под катом очередной репост старого стиха. ''Иуда''

Иудой надо стать, чтобы уметь - прощать,

Прощаться, забывать, учить не предавать,

И нищим - подавать, и страждущих лечить,

И веры рваной нить в платок любви соткать.



Иудой надо быть, чтобы суметь - забыть,

Измену смочь запить вином за медный грош,

Мечтать, что он поймет, рукою снимет гнет,

И тихо мне кивнет... Другого не найдешь.



Иудой надо жить, польстясь на серебро,

Как думают глупцы, мне дорого оно.

Я раздаю его направо и налево,

Пускай считают все: со мной все решено.



Иудой - умереть. Вослед за ним пойти.

Единственный из всех, кому с ним - по пути.

Единственный, кому обязан он - судьбой.

А время окунает в помои пепел мой.



Судить - легко. Я - падаль, Он - Творец.

Я - предал, Он - принял.

Как просто!

Сказка века.

Я - спас. А он - устал.

И на рассвете дня

Иуда уходил

От бога-человека... © я.



---

---

Просто репост ещё одного старого стиха.

прочитать

Опять стучится прошлое в закрытые ворота,

Скулит, бродячей сукой стонет во дворе,

И месяц, блеклый призрак ночи и охоты,

Вновь потревожит то, что было в октябре.



Я стану молчаливым, вновь в губы боль целуя,

Я выйду за порог - куда глаза глядят,

И пепел сигареты нежно с кожи сдую,

И, волком застонав, в душе открою ад.



И рвущий в клочья плоть меня экстаз наполнит,

И зверь внутри - проснувшись - телом поведёт,

А разум помнит всё, душевный стон он помнит,

И я рванусь - в ночи - в безудержный полёт.



А сука век больна, и гной течёт из пасти,

Но умирать былому время не пришло,

Кто знает, что в конце-концов порвёт тебя на части,

Что есть, что будет - или что прошло?



Оскалясь, сатанея, вберу остатки ночи,

Стой, тварь, я удержу, ты вдоволь напилась,

Я сам - Судьба, я Путь, что будет - напророчу,

Я не хочу - с людьми, я скалить буду пасть!..



...Рассвета миг постылым мне бальзамом лёг на душу,

И вновь - из горла стон, и вновь - обрывки фраз,

И вновь мой личный ад мне сердце болью сушит,

И - изредка - моргнёт под бровью волчий глаз...

---

Что-то у моего Кэнона на обоих обьективах виньетирование началось, надо обьективы с тушкой на юстировку стаскать, почистить, ничего, милая, подумаешь, месяц на роллтонах поживем, зато я тебя поснимаю, да, и вспышку вторую надо прикупить синхронную выносную, светофильтры, теплый, холодный и УФ, солнышко, ну у тебя же есть ещё куртка, а дырку в пол-спины мы зашьем, да, я тут видел офигенный зум-обьектив и ручку с батарейным блоком, зашел и купил, ну прости, ну знаю, что ты хотела себе помаду и нижнее белье бесшовное, а я тебя сниму и в фотошопе нарисую помаду твою, и белье нарисую, и сись... ой, ладно, будет ещё лучше, чем есть, ты не обижайся, я там ещё штатив купил, и карту памяти на восемь гигов, хотел, правда, на 16, но подумал, ты обидишься, а ещё там продавщица такая умная, она мне все приватно обьяснила про плюсы софтбоксов и хорошего освещения, продающегося именно у них, я все взял в кредит, всего через полгода расплатимся... постой, куда же ты? уходишь? как уходишь?! вот так всегда, бабы - стервы, любишь-любишь их, а они тебе в душу плюют. Зато теперь фотографировать можно целыми днями! )

---

Зима. Она будет вечной. Вы пробовали жить на грани смерти?

Зима. Она будет вечной. Вы пробовали жить на грани смерти? Жить, каждую минуту ожидая конца? Продолжая бороться, непонятно ради кого и чего? Жить, не надеясь увидеть завтрашний день?

День... он мало чем отличался от ночи. Некоторые из наших детей никогда не видели солнечного света. Некоторые - уже никогда не увидят.

Мы - всего лишь кучка характеров, причудливая смесь добродетели с пороком, боли и ненависти - с заботой и теплом.

Когда наступил конец света, никто не строился в две колонны с транспарантами "Хорошие" и "Плохие".

Смешались люди, расы, негодяи, герои, дети и взрослые, страх и храбрость. Безумие - и спокойствие.

Мы - скромное население горной базы. Три десятка выживших в эту длинную зиму.

Зиму длиной в восемь лет.

Когда упали первые бомбы, конечно, наступила паника. Люди мгновенно превратились в тысячеголового монстра, имя которому - толпа.

Который пожирал сам себя... и тех, кто попадался ему на пути.

Спаслись лишь те, кто сориентировался и постарался убраться подальше от взрывов, мешанины тел и железа, убраться от заражения.

Убраться от остатков городов, урбанистического рая, ставшего могилой практически всего человечества.

Восемь лет мы живем здесь. Наша база скрыта под горным массивом, и это отчасти спасает нас от радиации.

Периодически мужчины совершают вылазки в умерший мир, чтобы попытаться хоть чем-то пополнить наши склады продовольствия.

Как я уже говорила, среди нас были разные люди.

Были те, кто своим примером вселял в нас уверенность и желание бороться. Были просто отчаявшиеся.

Но среди нас ярко выделялись Крис с тремя своими дружками. Казалось, сам Господь поставил клейма убийц на их гладко выбритые головы.



В тот день вернулся ушедший две недели назад Ромул.

Он и ещё пятеро наших еле шли, сгибаясь под тяжестью огромных свертков, притороченных к их спинам.

В этот раз находки были прекрасными. Вволю продуктов, некоторые детали для фильтров, и... три плитки шоколада.

Господи, шоколад! Какое простое лакомство, а сколько радости?..

По молчаливому согласию одна плитка досталась Кэли - маленькой девочке, которая родилась здесь, на базе.

Её родители вскоре погибли, и смерть их была столь ужастна, что я не могу её описать.

Мы растили Кэли всей базой. За исключением, конечно, этих четверых подонков.

Она была истинной дочерью гарнизона - шустрая, веселая, и, о чудо - абсолютно здоровая!

Вы можете себе это представить? Единственный здоровый человек, ребенок. Мелькнувший за углом светлый локон, хитрый взгляд карих глаз, заливистый смех...

Наша надежда на воскрешение человеческой расы.

Кэли никогда не пробовала шоколада. Вы же знаете... хотя, откуда вам знать? С лакомствами у нас было туго, если не сказать - никак. Было бы чем желудок набить...

Плоская маленькая штучка в блестящей фольге так завлекла её, что она долго не могла решиться хотя бы попробовать так неожиданно свалившийся подарок.

Она бегала с ним туда и сюда, с детской наивностью хвастаясь им перед полуголодными людьми. Шоколада хотелось всем.

Оставшиеся две плитки поделили поровну. Естесственно, обойдя вниманием наших головорезов. Мы всегда были не более чем соседями. У них - свои дела, у нас - свои.

Моё лакомство почти закончилось, когда из коридора донесся сначала крик, а потом плач Кэли. Не успели мы опомниться, как она вбежала в зал, вся в слезах.

Её глаз начинал заплывать, явно от удара. Кое-как, сквозь слезы, она рассказала о произошедшем.

Крис ударил её по лицу и отобрал шоколад.

Зачем ей было хвастаться перед ним?.. Он всегда ненавидел её, и не упускал случая толкнуть, ущипнуть или ударить несчастную.

До сих пор мы терпели это, но сейчас Ромул не выдержал. Сжав кулаки, он прорычал:

- Душу выбью из подонка! - и бросился в сторону комнат головорезов.

Вскоре оттуда раздался какой-то шум, а потом... выстрел.

Ноги сами понесли меня. Я пришла в себя, только увидев неподвижно лежащего Ромула с раскроенным черепом. Вокруг стояли друзья.

Слезы полились у меня из глаз, дыхание перехватило, и я просипела:

- Где этот подонок?..

- У него и его дружков было оружие. Где они его достали - одному богу известно. - грустно сказал наш повар. - Они ушли. И ещё... они забрали Кэли.

Кажется, со мной случилось временное помешательство... я помню только, как бросалась на людей с диким воем, кричала и горько рыдала, проклиная все и вся.

Потом я свалилась на пол, и последнее, что я видела - был странно померкший свет в коридоре и накренившийся потолок...



Очнулась я уже в дороге. Меня несли на носилках мои друзья. Выстрел растревожил пласты горных пород, базу в одночасье завалило, и мы остались практически без пищи и жилья.

Было принято решение попытаться дойти до другой базы, что была примерно на девяносто миль южнее.

Кэли мы так и не нашли.



Через день пути меня свалила снежная лихорадка, и больше я ничего не помню.



До базы мы добрались. А спустя несколько дней на базу доставили два обмороженных, едва живых тела.

Криса и Кэли.

Их чудом обнаружили разведчики примерно в десяти километрах от нашего нового места обитания. Примерно в километре дальше валялся мотоцикл.

Девчонка была еле жива - и все равно упорно волокла за собой здоровенного Криса. Тот был без сознания.

Я стояла за стеклом палаты реанимации, в которой находились Кэли и Крис. Девочка мирно спала, Крис ещё не приходил в сознание.

Его кулаки были конвульсивно сжаты. Крис был связан - я все рассказала командиру этой базы, Игорю.

- Как ты думаешь, - спросила я, - что заставило маленькую пятилетнюю девочку тащить, выбиваясь из сил, самого ненавистного ей человека на земле?

Игорь был рядом; так же, как и я, смотрел на девочку и убийцу, Кэли и Криса, и в глазах его было так много тепла и понимания...

Кто знает, сколько нам осталось жить? Я позволила себя обнять.

- Не знаю... - ответил он задумчиво. - Быть может, сострадание? Она вцепилась ему в руку и никак не хотела бросить его... Хорошо, если у нас такое будущее.

Наши губы соприкоснулись. Уже во власти поцелуя, я заметила движение за стеклом.

Кулак Криса дрогнул и разжался.

Из него выпала шоколадка.



...да, это наше будущее.

---

У меня на компьютере всегда 18 14 часов. И время пить чай работать.

---

Фотографы молятся древнегреческой богине Композиции и очень боятся страшного русского демона Пересвета.

---

Ужастик на ночь.

Он шел по улице. Темнота окружала его со всех сторон, да и сама его фигура, казалось, состояла из тьмы. В этот холодный декабрьский вечер на его дороге к цели не было никого, способного помешать осуществлению его замысла.

Он - молодой человек лет двадцати пяти - двадцати семи, одетый в темную футболку и темный плащ. А в руке... в руке какой-то продолговатый предмет, напоминающий бейсбольную биту, завернутую в газету.

"Главное - не нервничать. Консьержки в её подьезде нет, и никто не помешает мне осуществить... это. Надо быстро подняться на её этаж, надеть маску, встать справа от двери, как учили, позвонить, и, когда она откроет, быстрым движением... главное - не нервничать. Черт, черт! Никогда ещё не приходилось совершать подобное, но что поделать! Приходится.

Мой бог, как же стремно... мать вашу, с ней же ещё двое - дети... Придется и их - тоже... учесть. Лишь бы никого больше, чтобы ещё один грех на душу не брать, а с этими - разберемся...

Главное - не нервничать. Спокойно, спокойно."

Не нервничать не получалось. Шаг сам собой замедлялся. Рука со свертком нервно дергалась...

"И ведь предупреждали меня, суки, как один, как будто знали, что придется потом - так вот решать, как будто накаркали!

Проклятье, ну почему я? Почему именно мне теперь приходится так поступать? Это нечестно, так не должно быть, я ведь не такой, чтобы теперь..."

Он свернул к подьезду. Открыл дверь, вызвал лифт, зашел. Поднялся на восьмой.

"Так... вот и её этаж. Маску! Куда я дел её, черт подери? А, вот она. Не нервничать, спокойно. Ты сможешь, ты ведь сам знаешь, в глубине души ты уже не раз совершил это. А значит - все получится."

Он нажал на кнопку звонка и поудобнее перехватил сверток.

В квартире послышалась мелодичная трель, а следом - веселые детские крики...

Он приготовился...

Берегите нервы

Дверь открылась, на пороге стояла она.

Он выдохнул, и протянул ей сверток, так похожий на бейсбольную биту:

- Гвоздики, милая. Как ты и любишь. С Новым Годом. Ты выйдешь за меня?..

И поправил карнавальную маску.

---

Зарисовка из майской реальности

улыбчивый, итальянской внешности паренёк - типичный джузеппе, в огромных солнечных очках, смуглый и слегка небритый - пританцовывал и дирижировал в такт музыке в плеере.

Он ждал кого-то, осторожно держа в руке гвоздику и листок бумаги.

И очень красиво надеялся.



...



А потом он просто уходил, как будто потеряв что-то, просто сжимая ставшее вдруг бесполезным и совсем ненужным.

просто цветок и просто бумага... с портретом юной девушки, края которого осторожно трепал ветер.

---

...Ты - Живой. Ты ценишь дружбу и отношения, ты живешь по принципам, у тебя есть друзья, девушка, враги, твой мир - полная чаша, и вся она у тебя в душе.

Ты - Живой. Ты думаешь и чувствуешь, у тебя есть Близкие, которых ты всегда остро ощущаешь в своем сердце.
Тебе знакомы счастье и ненависть, боль и любовь, и ты поклялся себе, что никогда не закроешь свою душу.
Твое существование бурлит в жилах, пенится и просится наружу хмельным напитком, безумной, страстной свободой: Я Живой!

Твои родители становятся тебе чужими, и ты наконец-то учишься по-настоящему ценить родство душ и тех, кто тебе близок.

Живой?..

Ты любишь пиво прямо из бутылки и тихие беседы на кухне до утра, ты живешь пониманием с полуслова и радостью встреч, говорящих: "Ты Живой".

А когда количество близких поредеет, когда стуком молотка по крышке гроба в их жизни кто-то высший расставит точки, ты будешь стоять в толпе провожающих, и, не сдерживая слез беззвучно кричать: "Я запомню вас Живыми!"

А потом...

Ты сам не заметишь, когда это случится.
Ты сдуешься, как воздушный шарик, лопнешь под колесами жизни, станешь куклой с примитивными желаниями, ты будешь работать, есть, спать и иногда трахаться, изредка вспоминая: "Я Живой..." и безвольно подергиваясь от этого воспоминания.

Здравствуйте.

Я живой.

Все равно.

У тебя вырастет пивной живот и второй подбородок, и таким же противным жирком заплывет твоя душа.
И когда женщина, которую ты некогда любил, и с которой живешь по сей день, заглянет вечером в комнату, и спросит:
"Ты живой там? Хлеба в доме нет, подними задницу и сползай!" - ты пойдешь за этим долбаным хлебом, привычно сутулясь и так же привычно повторяя: "Я Живой".

Как мантру без смысла, слова, давно потерявшие значение и ставшие просто заклинанием.

Таким же привычным, как нелюбимая женщина в постели.

А на обратном пути тебя встретят несколько фигур у подьезда. Гопота будет втаптывать твое лицо в хрусткий ледок и грязь, смешивая твою плоть и кровь с испражнениями земли, и куражиться в пьяном угаре:
"Смотри-ка, ещё живой... с-сука!"

Тебя, может быть, даже успеют спасти. Сердобольная бабка с первого этажа, которую ты на днях назвал старой кошелкой, вызовет скорую, и она даже приедет вовремя, или же проезжавший мимо таксист заметит остатки "ещё живого" тебя, тихо вмерзающие в землю, и отвезет в больницу.

И похмельный доктор-коновал со словами "блядь, этот ещё живой" отправит тебя в операционную, чтобы вдоволь поиздеваться над твоей оболочкой, пытаясь вытащить её с того света, а твои разбитые, рваные губы будут беззвучно повторять "Живой... я Живой...".

Тебя спасут.

Бабки у подьезда начнут считать тебя своим, и встречать твою хромающую и искореженную оболочку приветственными возгласами:
"О, Иваныч! Здравствуй, живой ещё?"
И это слово окончательно потухнет. Для тебя это станет просто обозначением растительного существования.
Ты - тело с потухшей душой, с потухшими глазами, которое сопьется и в конце-концов отравится паленой водкой за пятнадцать рублей поллитра.

И ты умрешь.

На этот раз окончательно.
Ты сдохнешь возле какой-нибудь помойки, сдохнешь, как собака, в отбросах, повторяя: "Я Живой", и не понимая теперешней лживости этой фразы.

...
...
...
...
...проснулся?

Страшно?

Ты - Живой. Пока.

Чувствуй это, мать твою.

---

- Не спится, черт? Мне - тоже. Что, тоскливо?

     Сейчас не модно души покупать.

     Пороки ярки, в ад дорожка крива.

     Кому, как не тебе об этом знать?



- Не спится, друг. Сижу, поджав колени,

     И хвост во тьме - как маятник часов,

     Отсчитывает годы и мгновенья,

     До погружения в пучину снов.



- Не спится, гой. Чертям нынче раздолье,

     Да души обесценились стократ.

     Кому нужна душа без капли боли?

     И снова ты в минувшем виноват.



- Не спится, брат. Твоя душа мне ценна.

     В ней есть живая искорка судьбы.

     Я стерегу её. Так постепенно

     Она окажется во власти тьмы.



- Не спится, бес. Я жив лишь этим миром.

     Потом - неважно, верен я тебе.

     Всю жизнь душой платил за музы лиру,

     А после заплачу, сгорев в огне.



- Не спится мне. Дар рифмы не от бога,

     От черта то, что бередит ума,

     Дорога в рай - из облаков дорога,

     Нам - прямо в ад. Пойдем. Заждалась тьма.

---

стих. про Иуду. сочинилось.

Иудой надо стать, чтобы уметь - прощать,

Прощаться, забывать, учить не предавать,

И нищим - подавать, и страждущих лечить,

И веры рваной нить в платок любви соткать.



Иудой надо быть, чтобы суметь - забыть,

Измену смочь запить вином за медный грош,

Мечтать, что он поймет, рукою снимет гнет,

И тихо мне кивнет... Другого не найдешь.



Иудой надо жить, польстясь на серебро,

Как думают глупцы, мне дорого оно.

Я раздаю его направо и налево,

Пускай считают все: со мной все решено.



Иудой - умереть. Вослед за ним пойти.

Единственный из всех, кому с ним - по пути.

Единственный, кому обязан он - судьбой.

А время окунает в помои пепел мой.



Судить - легко. Я - падаль, Он - Творец.

Я - предал, Он - принял.

Как просто!

Сказка века.

Я - спас. А он - устал.

И на рассвете дня

Иуда уходил

От бога-человека... © я.

---

Недавнее

прочитать

Опять стучится прошлое в закрытые ворота,

Скулит, бродячей сукой стонет во дворе,

И месяц, блеклый призрак ночи и охоты,

Вновь потревожит то, что было в октябре.



Я стану молчаливым, вновь в губы боль целуя,

Я выйду за порог - куда глаза глядят,

И пепел сигареты нежно с кожи сдую,

И, волком застонав, в душе открою ад.



И рвущий в клочья плоть меня экстаз наполнит,

И зверь внутри - проснувшись - телом поведёт,

А разум помнит всё, душевный стон он помнит,

И я рванусь - в ночи - в безудержный полёт.



А сука век больна, и гной течёт из пасти,

Но умирать былому время не пришло,

Кто знает, что всю жизнь, рыча, порвёт на части,

Что есть, что будет - или что прошло?



Оскалясь, сатанея, вберу остатки ночи,

Стой, тварь, я удержу, ты вдоволь напилась,

Я сам - Судьба, я Путь, что будет - напророчу,

Я не хочу - с людьми, я скалить буду пасть!..



...Рассвета миг постылым мне бальзамом лёг на душу,

И вновь - из горла стон, и вновь - обрывки фраз,

И вновь мой личный ад мне сердце болью сушит,

И - изредка - моргнёт под бровью волчий глаз...

---

Давайте посмеёмся?

Сочинские гаишники.

(старая канада из ньюсов mstu.humor при МГТУ им. Баумана)



Эти ребята просто "обожают" москвичей. Я у них как-то интересовался

причинами такой лютой ненависти, так мне объяснили, что москвичи не боятся и

не уважают гаишников, постоянно спорят, качают права с книжечкой в руках и

работать с ними просто невозможно.

Впрочем, я их понимаю. Вот, что произошло недавно.

Поехал я на машине к морю, чтобы попить пива. Попил вдоволь, еду обратно. В

машине довольно жарко, я расслаблен, поэтому левую ногу высунул в окно,

чтобы ветерком обдувало. Автомобиль с коробкой "автомат", поэтому угрозы

окружающим я не представляю.

На дороге стоит гаишная машина, рядом с которой дежурит трое человек. Я

проезжаю мимо них и в зеркальце заднего вида наблюдаю, что лейтенант делает

мне знак остановиться (замечу, что уже после того, как я мимо них проехал).

Разумеется, я останавливаться не собираюсь и еду себе спокойно дальше,

подсчитывая количество нарушений, который совершил: алкоголезависимое

пьяновождение, превышение скорости на 60 км/ч и нога, высунутая из окна.

В зеркале видно, что гаишная машина врубила мигалки и начала преследование.

Я себе спокойно еду со скоростью 120 км/ч. Минут через пять догнали,

обогнали и просят остановиться. Я припарковался, сижу и жду. Они тоже сидят

в машине и ждут (здесь принято выбегать, как собачонка, из машины и мчаться

с документами к дяденькам гаишниками). Я даю сигнал, что собираюсь уезжать,

один из гаишников выходит из машины и идет ко мне. Представляется. Я говорю:

* Ну?

* Почему ремень не пристегнут? - спрашивает гаишник.



Мама моя! Все нарушения перечислил, а про ремень забыл. У них тут, в

отличие от Москвы, не пристегнутый ремень - основной источник дохода.

* Забыл, - говорю. - Буду страдать материально.

* А почему нога из окна высунута? - интересуется гаишник.

* Так жарко же.

* С ногой из окна - не положено! - твердо заявляет гаишник.

* Это где такое сказано?

* В документах, - немного подумав, отвечает гаишник.





* Вот покажите мне документ, где сказано, что нельзя ездить с ногой,

торчащей из окна, тогда и будем разговаривать на эту тему, - парирую я.



Гаишник надолго задумывается, потом заявляет:

* Если из автотранспорта выдается наружу негабаритный инородный

элемент, на конце его должен висеть красный флажок. А у вас такого флажка не

было.

* Не пройдет, - сочувствую я. - Это только в том случае, если предмет

длиной более одного метра. А у меня из окна максимум восемьдесят сантиметров

ноги торчало. Можете линейкой померить.



Гаишник загрустил.

* Тогда платите штраф за не пристегнутый ремень. И за превышение

скорости.

* За ремень я платить не отказываюсь, а по поводу превышения скорости

вы что-то напутали. Я не видел у вас "пушки" и доказательства мне

предъявлены не были.

* Да я "на глазок" видел, что у вас скорость была намного выше 60

километров в час, - объясняет гаишник.

* Да мне плевать на ваш глазок, - спокойно объясняю я. - Если вы

предъявите на него метрологические сертификаты и постановление о том, что

он, отныне, используется как официальный измеритель скорости, тогда нет

проблем. А сейчас ваш глазок - это ваши проблемы. Я ехал со скоростью 59

километров в час, и попробуйте доказать мне обратное.



Гаишник с ненавистью смотрит на меня, что-то бормочет под нос о

зажравшихся москалях, которые все сало съели, достает какую-то здоровенную

простыню и говорит, что надо заполнить протокол за ремень.

В протоколе, между тем, пунктов пятьдесят. На вопрос - с каких это

пор стало нужно заполнять такие объемные бумаги, он бурчит, что это мы в

Москве распоясались, а здесь свои порядки.

* Сам будешь заполнять, или мне помочь? - спрашивает гаишник.

* Да я, вроде, грамоте обучен, - отвечаю. Беру листок и быстро

вписываю ответы на вопросы. Кто составлял подобный протокол - понять сложно.

Вопросы, похоже, просто списывались из какого-то психологического теста.

По-моему, там даже был вопрос "чем болела в детстве ваша бабушка". Я честно

ответил на все вопросы, в графе "пол" написал "паркетный", свою дату

рождения дал по израильскому календарю, а в качестве места работы написал

"дворник при 82-й средней школе".



Потом отдал листок гаишнику. Тот, не читая листок, потребовал у меня

штраф в 40 рублей, откозырял и пошел к своей машине. Я спокойно подъехал к

своей квартире, поставил машину, вытащил из холодильника бутылку пива и

пошел опять на улицу, чтобы посидеть на лавочке.

Минут через пять к дому лихо подруливает гаишная машина (я сразу

подумал, что протокол они все-таки прочитали), оттуда выскакивает мой старый

знакомый и радостно кричит:

* Я чуть не забыл! Вас же лейтенант двадцать минут назад видел на

море, пьющим пиво. Поехали на медицинскую экспертизу!

* Сейчас, - говорю, - поедем. Вот я только тапочки надену.

* А что? - растерялся гаишник. - Это же недолго. Минут тридцать. Или

сразу штраф платите.

* Мужик, - отвечаю я. - Ты чего? Я на сегодня закончил вождение и

расслабляюсь в тенечке пивком. Еще какие-нибудь вопросы есть?

* Но тебя же видели с пивом, - растеряно сказал гаишник. - Полчаса

назад. Мы же на дороге тебя и ждали, потому что лейтенант рядом с кафе твою

машину видел. Это ты ногой своей нас отвлек.

* Не мои проблемы, - отвечаю. - Надо было быстрее соображать. А

сейчас, уж извини, прием гаишников на сегодня закончен.

* Знаешь, давай как сделаем? - решительно заявляет гаишник. - Мы

сейчас поедем на экспертизу, из результатов вычтем эту бутылку пива и

посмотрим - что получится.



Я чуть пивом не подавился.

* Ты на солнце перегрелся, что ли? Никуда я не поеду.



Гаишник еще немного постоял, с завистью глядя на мои манипуляции с

бутылкой, потом отправился в машину, докладывать обстановку. К единому

мнению, как я понял, они так и не пришли, потому что машина завелась и

уехала.

Но это еще не все. Вечером мы кутили в ресторане с приятелем.

Посидели довольно капитально, а потом он повез меня домой на своей Тойоте. А

она у него, кстати, с правым рулем. Едем по единственной аллее, которая

ведет к проезду на другую сторону железной дороги, как вдруг видим, что

прямо у арки под мостом дежурит машина с моими сегодняшними знакомыми.

Друг сильно заволновался, потому что другой дороги нет, а он выпил

довольно прилично. Подъезжаем к гаишникам, лейтенант видит меня на

водительском месте (еще раз напоминаю, что машина - с правым рулем),

расплывается в широченной улыбке, тормозит Тойоту и приглашает меня в

гаишную машину. Я спокойно выхожу, говорю приятелю, чтобы он немедленно

уезжал, как только я сяду к гаишникам, и иду с лейтенантом.

Сажусь в машину. Лейтенант ласково улыбается и заявляет:

* Ну что? В трубочку будем дуть, или сразу штраф заплатим?

* Давайте в трубочку подуем, - говорю я. - Давненько я в трубочку не

дул.



Кстати, трубочки у них оказались бракованные. Первые две вообще не

сработали, и только третья показала какие-то запредельные значения.

* Ну вот, - обрадовался лейтенант. - Вот сейчас и отольются мышке

кошкины слезки.

* Вот именно, - говорю я, - что мышке и отольются.

* Это в каком смысле? - встревожился лейтенант.

* А в таком, - отвечают. - Какие ко мне претензии?

* Управление автомобилем в пьяном виде! - заявляет гаишник.

* А где вы видели, чтобы я управлял машиной?

* Здрассте! - возмущается лейтенант. - Я же только что вашу машину

остановил. Вот эту, - он делает рукой жест в сторону Тойоты, которой на

месте, разумеется, уже нет. - А куда машина делась? - удивляется он.

* Домой уехала, - спокойно говорю я. - Это японка с правым рулем. Я

попросил меня до моста подвезти. А поскольку к водителю у вас претензий не

было, а были только вопросы ко мне, вот он и уехал.



Лейтенант так долго и внимательно смотрел мне в глаза, что я уже

думал, что меня пристрелят при попытке к бегству.

* У вас в Москве что - все такие? - тихо спросил гаишник.

* Нет, - отвечаю. - Только я и Рабинович. Остальные еще хуже.



В общем, меня отпустили с миром. Ребята оказались с чувством юмора и меня не

пристрелили. Я с ними даже потом подружился. Не сразу, конечно. На

следующий день выпил пару бутылок безалкогольного пива (здесь это большая

редкость), специально проехал мимо них, был остановлен и отправлен на

экспертизу. После неудачного для них теста на алкоголь, все объяснил, и мы

заключили совместный пакт о ненападении. Мне теперь официально дозволена

одна кружка пива за рулем, но только одна. Я же говорю, ребята оказались

вполне с чувством юмора.



(c) неизвестный гений.

---

Фанфик по Муми-троллям.

Часть первая

В Муми-доле было самое начало весны.

Лёд на море давно сошёл, и теперь оно волновалось, катя до самого горизонта свои зелёные волны.

Снег почти везде растаял, и Муми-долина была покрыта тёмными пятнами земли, с остатками пожухшей травы. Семья Муми-троллей уже проснулась после зимней спячки, и каждый был занят необыкновенно важными делами, накопившимися за зиму.

Муми-мама распахнула все окна в доме, чтобы скорее выгнать из их уютного жилища застоявшийся дух зимы, и теперь, стоя на балконе, вытряхивала ковры, простыни и пелерины. В саду раздавался стук молотка: Муми-папа мастерил из найденных в сарае досок новую садовую скамейку, старая куда-то пропала во время зимы.

Долина оживала. С моря дул тёплый ветер, предвещая приход по-настоящему светлых дней. Муми-тролль сидел на крылечке, и смотрел куда-то вдаль. На душе у него было неспокойно.

Тут раздался вопль, и что-то свалилось ему прямо на голову, и повисло, держась за нос.

То была малышка Мю, известная непоседа и забияка. Она недовольно фыркнула, отпустила нос Муми-тролля, и, не сказав ни слова, отправилась по своим делам.

Внезапно в окружающем мире что-то изменилось. В первую минуту никто даже не понял, что именно. Но в следующий же миг вся Муми-долина замерла в восхищении: через просвет в плотных тучах пробилось солнце. Его луч пробежал по долине, робко касаясь земли, искрясь тёплым, летним светом, и запутался в ветвях большого дерева, что стояло близ домика Муми-троллей.

Стук молотка в саду прекратился, и раздался довольный голос Муми-папы:

- Весна нынче будет доброй! – и он с новой силой застучал молотком.

Фрекен Снорк вышла из дома и осмотрелась.

- Пусть солнце не тратит зря свои лучи на дерево. Ведь моя чёлка гораздо красивей. – сказала она, и уселась на пригорке. И чёлка её под солнцем заиграла удивительными цветами и оттенками. Она наклоняла головку то так, то эдак, любуясь на себя в зеркальце, которое когда-то давно подарил ей Муми-тролль. Волосы её за зиму отросли, и сейчас у неё была поистине удивительная причёска.

Муми-тролль невольно залюбовался ею. Но даже такое восхитительное зрелище не смогло развеять его странное настроение. Что-то тянуло его вдаль, туда, где тучи были совсем близко к земле, манило и влекло. Ему хотелось приключений.

- Эх, скорей бы Снусмумрик вернулся… - мечтательно произнёс он.

И, как по заказу, вдалеке показалась прыгающая зелёная шляпа.

В Муми-дол пришла весна. Теперь Муми-тролль был в этом уверен. Снусмумрик всегда возвращался, когда долина оживала после зимы.

«Теперь снова будет весело.» - подумал Муми-тролль, и поспешил навстречу другу.

Проходя мимо купальни, он улыбнулся. Там жила Туу-Тикки, с которой он познакомился этой зимой. Обычно она занимала купальню на зиму, когда все семейство Муми-троллей впадало в спячку, а весной тихо уходила, но в этом году всё было не так.

Муми-мама с таким жаром доказывала ей, что купальня им совсем не нужна(в самом деле, переодеваться можно и на пляже), что она согласилась остаться там жить.

Муми-тролль был рад этому. Прошедшая зима была не такой, как остальные, хотя бы даже потому, что Муми-тролль проснулся раньше, чем миновала её первая половина.

Это была самая лучшая его зима(впрочем, ещё и первая, в которую он не спал), и он успел сдружиться с Туу-Тикки.

Прошлой весной они со Сниффом нашли в скалах, тянущихся зубастой цепью по берегу моря, грот. А спустя пару недель всей семье Муми-троллей пришлось в нём прятаться.

Но это совсем другая история.

Сейчас, проходя мимо, Муми-тролль даже не заглянул в грот – ведь он спешил на встречу со Снусмумриком!

И вот, в роще, где сейчас были одни голые деревья и чёрная земля, друзья встретились…

А значит, в Муми-доле снова повеяло приключениями…

* * *

Было обычное утро, ничем не примечательное.

Ну, разве что тем, что Муми-мама подала на завтрак, кроме всего прочего, ещё и сливово варенье.

Чтобы прокормить многочисленных существ, зимовавших в Муми-доле, ушло практически всё варенье из большого продуктового сарая близ дома.

Но, как оказалось, в сарае был ещё и погреб, о котором Муми-тролль не знал. И там ещё оставалось немного варенья. Впрочем, ладно. Гораздо важнее было то, что сегодня по правую руку от Муми-папы восседала Туу-Тикки. Она впервые пришла на завтрак – обычно она завтракала у себя в купальне.

Слева от Муми-папы сидел Снусмумрик, и Муми-троллю казалось, что Туу-Тикки пришла на завтрак именно из-за него. Вечный бродяга и скиталец, Снусмумрик, наверное, вызывал у неё любопытство, и некоторое раздражение своими странными взглядами на жизнь. Впрочем, как бы то ни было, смело можно сойтись на одном: Снусмумрик её интересовал.

А Снусмумрик положил в рот ещё кусочек тоста, намазанного сливовым вареньем, и сказал:

- Один Хемуль – при этих словах Муми-тролль вздрогнул – сказал мне, что этой зимой откуда-то с гор спустился сам Штонг. И идёт в Муми-долину.

- А что это – «Штонг»? – спросил Снифф. Его маленькие ушки зашевелились, боясь пропустить хоть малейший звук.

Снусмумрик сделал большие глаза и, сделав знак, чтобы все склонились к нему, таинственным шёпотом прошелестел:

- Это муж Морры.

Эффект от этого сообщения был примерно таков, как если бы сама Морра неожиданно свалилась на обеденный столик муми-троллей, потому что Снифф вдруг завизжал, посерел, и начал метаться по комнате, опрокидывая предметы и ничего перед собой не видя.

Остальные, впрочем, отреагировали довольно-таки сдержанно.

Муми-папа сломал свою трубку, которую как раз чистил.

Муми-мама пролила кофе.

Муми-тролль почувствовал противный холодок где-то в желудке.

Фрекен Снорк уронила зеркальце, и у того отлетела ручка.

Её брат подавился тостом.

Туу-Тикки поставила чашку кофе мимо блюдечка.

Никто не знал, что из себя представляет Штонг, но два сапога – пара, и перед глазами наших героев вставал жуткий образ: существо размером с две Морры. Или три. Жуткого облика, и, конечно же, обязательно питающееся муми-троллями.

Снусмумрик же сидел абсолютно невозмутимо, и, кажется, наслаждался произведённым эффектом.

Муми-папа откашлялся.

- Снусмумрик, а Хемуль не сказал, что ему, этому Штонгу, будет нужно?

- Нет… он вообще только вещал, что конец света настаёт - (при этих словах Снифф полез под скатерть) – и всё…

Муми-папа задумался.

- А не было ли у него на морде пятна? Чёрного? – вдруг спросил он.

- Было… - растерялся Снусмумрик.

- Ну вот! – преувеличенно бодро воскликнул Муми-папа. – Я знаю его ещё со своего детства! Это на редкость мнительное существо! Наверняка он всё выдумал!

Надо было видеть, с какой готовностью муми-семейство схватилось за эти слова!

И только Муми-тролль подумал:

«У всех Хемулей, что я видел, были чёрные пятна на носу… Впрочем, папе, наверное, виднее»

* * *

После завтрака все, начав забывать страшную новость, разбрелись по своим делам.

Муми-папа чинил трубку, Муми-тролль – зеркальце фрекен Снорк.

Снусмумрик сидел рядом с ним. Его речь была неспешной, но и не медленной.

Он хотел поведать Муми-троллю обо всём, что с ним случилось, и, как истинный рассказчик, наслаждался заинтересованностью своего друга.

- А ещё я снова был в подземном мире… Я подобрал там кусочек Призрачного Камня.

Специально для тебя. – Тут его друг-бродяга порылся у себя за пазухой, и вытащил оттуда нечто, завёрнутое в тряпицу. – Только не разворачивай его! Он рассыплется на солнце. Его можно доставать только в абсолютно безлунную ночь. Говорят, что, если провести рукой по его шершавым граням, то можно увидеть что-то необыкновенное…

Муми-тролль улыбнулся. Затем полез в карман – и вытащил оттуда раковину. Розовую, удивительно тонкую раковину.

- В ней навсегда заблудился голос Моря, Мумрик. Если ты приложишь его к уху, то можно услышать, как прибой выговаривает наши имена…

Снусмумрик приложил раковину к уху, и улыбнулся.

- Шшшшнушмумшшшшшриииик – наплывала волна.

- Шууууми-шррррошллль – откатывалась она обратно в море.

Муми-тролль смотрел на слушающего голос моря Снусмумрика.

«Какой же у меня хороший друг! Он принёс мне такой замечательный подарок… Интересно, мой подарок хоть чуть-чуть сравнится с его? А если бы он пришёл без подарка?»

Тут наш герой сообразил, что ему абсолютно неважно, с чем пришёл к нему Снусмумрик, ведь он и так жутко рад его видеть! Но тут ещё одна мысль забралась к нему в голову, и он отложил зеркальце, которое чинил проволокой.

- Мумрик, а что мы будем делать, если Штонг всё же придёт?

- Не знаю – ответил его приятель. – Наверное, нам всем придёт конец.

В глазах его играли весёлые искорки, и Муми-тролль понял, что Мумрик всего лишь шутит.

Но вопрос остался без ответа…

* * *

Поздно вечером, когда все уже ложились спать, Муми-тролль зашёл в купальню.

Туу-Тикки, конечно же, должна знать ответ.

- А ты не думаешь, что Снусмумрик это выдумал? – поинтересовалась она, наливая Муми-троллю чай.

- Я уверен, что это правда.

- Я тоже. Ну, в таком случае, нам остаётся только ждать. Когда он придёт, с ним можно попробовать договориться. Его можно попробовать прогнать. Но для начала, думаю, стоит выяснить, что ему нужно. Пей чай, Муми-тролль. Он остывает. И пошли на улицу, посмотрим на звёзды. Сегодня ведь особая ночь – ночь Семи Звёзд…

Муми-тролль поспешно допил чай.

- Я схожу, позову остальных!

- Приходи на холм, на котором мы зимой жгли костёр. Я буду там.

…И Муми-тролль вприпрыжку поскакал к дому.

- Сегодня ночь Семи Звёзд, пошли скорее!

Разбудил он и Снусмумрика. И вскоре всё семейство, позёвывая, гуськом тянулось к холму, на котором уже виднелась смутная фигура Туу-Тикки.

Наконец, все собрались на холме. И Туу-Тикки заговорила.

- В эту ночь – единственную в году – определённые семь звёзд на небе очень ярко видны. Говорят, что если встать в полночь где-нибудь повыше, и загадать желание, не отрывая взгляда от самой яркой их них, и смотреть до рассвета – то оно непременно сбудется.

Главное, не отрывать взгляда… Вон, видите – Семь Звёзд. Скоро полночь… подумайте, что вы будете загадывать. Только никому не говорите.

Муми-семейство в полном составе стояло на холме и смотрело в небо. Каждый наблюдал за определённой звездой, и боялся отвести взгляд.

Муми-тролль долго думал, что же ему загадать. Сначала он хотел попросить новое зеркальце для фрекен Снорк, или трубку Муми-папе, или заколку Муми-маме.

Он никак не мог выбрать, что же ему попросить… Одна из звёзд ему подмигнула, и он неожиданно понял.

«Я попрошу, чтобы наша Муми-долина, со всеми своими обитателями, всегда оставалась прежней. Нет, не так… Я хочу, чтобы мы менялись… но…»

Мысль билась, искала выход – и не могла найти его. Но тут звезда, как будто заметив маленького Муми-тролля, загорелась ярче – и внезапно он понял.

«Я хочу… хочу, чтобы мы менялись. Оставаясь собой.»

Не совсем понимая, что именно он загадал, он, всё же, покрепче уцепился взглядом за звезду, и вздохнул. Звезда завораживала.

- Снусмумрик – тихо, не отводя взгляда, позвал друга Муми-тролль. – Как ты думаешь, а наши желания сбудутся?

- Не знаю… - так же тихо ответил Снусмумрик. - Но разве это так важно? Смотри, ведь это так красиво…



Муми-тролли стояли на холме до утра, пока взошедшее солнце не погасило последнюю из Семи Звезд. А потом отправилось домой – спать.

* * *

Как-то вечером, когда всё Муми-семейство, включая Туу-Тикки, сидело за столом и ужинало, под входной дверью раздался шорох, и робкий стук.

В столовой ощутимо повеяло холодом.

Все подумали об одном и том же, замерев на своих местах.

«Штонг».

Муми-семейство переглядывалось, не зная, что делать. Но тут обнаружилось, что места Снусмумрика и Туу-Тикки пустуют. А затем хлопнула входная дверь.

* * *

___________

Часть вторая.

И всё семейство, как по команде,кинулось к ней.

А возле неё, распахнутой в ночь, уже стояли Снусмумрик, и Туу-Тикки, которую наш герой зачем-то закрывал собой.

Муми-тролль выглянул из двери. На крыльце сидело существо, едва достающее ему до пояса. У существа была повышена лохматость. А ещё у него были два крошечных зелёных глаза и хриплый голосок:

- Здравствуйте…

- Привет. – воинственно сказал Мумрик, похоже, готовый драться до последнего.

Но вдруг из-за его спины раздался голос невозмутимой Туу-Тикки:

- Вы, я полагаю, Штонг? Добро пожаловать в Муми-долину.

Существо вдруг начало заикаться и дрожать.

- Дддда… Я-я… эт-то я… Я м-муж Мор-р-р-ры-ы, я оч-ч-чен-нь з-злой и с-сильный!

Неожиданно Муми-тролль прыснул.

- Да он же боится нас больше, чем мы его!

- Ну б-боюсь! И ч-что? В-вам бы т-такую ж-жену! – обозлился Штонг. – Я же м-маленький… Я н-никого т-трогать не хочу… У-угораздило же м-меня в м-молодости… - он нервно дёргал веком.

В разговор вмешался Муми-папа, тщательно пряча ухмылку.

- Не волнуйтесь так, ваша…. Ммм… Ваша жена далеко. Вы можете у нас переночевать. Никто не собирается вас обижать.

Снусмумрик пробормотал нечто вроде «вечно эти Хемули напутают…»

Муми-тролль облегчённо вздохнул.

Муми-мама пришла в себя:

- Заходите, пожалуйста, что же вы стоите на крыльце? Ночи ещё прохладные… не желаете чаю с сливовым вареньем?

Существо удивлённо воззрилось на муми-троллей.

- Так вы меня совсем не боитесь?

И тут подал голос, кто бы вы думали? Снифф.

- Ни-ни-ниско-колеч-ч-ко!

Рассмеялись все. Даже Штонг. Лёд был сломан. А поздний ужин затянулся и грозил превратиться в ранний завтрак…

Только Снусмумрик хмурился и выглядел расстроенным. Ведь ему не удалось, точнее, не понадобилось, защищать Туу-Тикки…

* * *

Весна прошла, и близилось лето.

Штонг жил у них в доме. Как оказалось, он вконец рассорился с Моррой, и ему просто некуда было идти.

Жизнь в Муми-доле тянулась своим чередом, размеренная, без намёка на какие-нибудь приключения. Вечерами Снусмумрик сидел на холме, на котором они встречали праздник Семи Звёзд, и играл на своей губной гармошке.

Слушать его приходило всё Муми-семейство, а иногда даже и Туу-Тикки.

В общем, в Муми-долине царило то размеренное бытие, к которому привыкаешь так, что потом никакая сила не может сдвинуть тебя с насиженного местечка.

Муми-троллю было срочно необходимо приключение.

И постепенно в его голове начал складываться план. А что, если отправиться туда, дальше, к старому Муми-долу? И потом – за него, к Чёрным Скалам?

План созрел, но для Настоящего Приключения требовался повод.

А повода-то как раз и не было.

Идея грандиозного путешествия грозила умереть в зародыше. Но тут…

Однажды вечером Штонг в очередной раз начал вспоминать, как он раньше жил с Моррой, и вдруг сказал:

- Я бы хотел увидеть её снова…

Муми-тролль встрепенулся. Это уже пахло каким-никаким путешествием…

- Видите ли, - продолжал развивать идею Штонг, мы поссорились, и я сам не помню, как оказался здесь. Быть может, кто-нибудь из вас проводит меня… ну, хотя бы до Чёрных Скал?

Вот это уже была удача. У них было дело! Полный опасностей путь к Чёрным Скалам, приключения… Сердце неугомонного Муми-тролля сладко заныло. Они заговорщицки переглянулись со Снусмумриком.

- Я думаю, мы с Мумриком тебя сможем проводить. – небрежно сказал он. За столом все застыли в изумлении. Лишь Муми-папа спокойно потягивал свою трубку, и в глазах у него блестели понимающие искорки.

Надо ли говорить, как рад был Штонг? И друзья решили завтра же, с утра, начать сборы в дальнюю дорогу, чтобы выйти под покровом ночи – так было таинственней.

Неожиданно выяснилось, что Снифф вовсе не жаждет идти с ними, прямо в гости к Морре, зато фрекен Снорк и малышка Мю, про которую я совсем забыл в своём повествовании, прямо-таки рвутся в дорогу. И тут у Муми-тролля со Снусмумриком возник спор. Снусмумрик хотел идти чисто мужской компанией, а Муми-тролль намеревался взять хоть кого-нибудь из девчонок.

- Иначе кто оценит наши подвиги, и кого мы будем спасать? – оправдывался он.

Как ни странно, никто не спросил Туу-Тикки, не желает ли она пойти с ними. И дело не в том, что про неё забыли. Просто это никому не пришло в голову. Ведь она, казалось, была неотделима от своей купальни… И при этом Муми-тролль даже на секунду не задумался над тем, что раньше Туу-Тикки каждую весну куда-то уходила.

На следующий день все были поглощены сборами. Сложное дело – собраться в путешествие. Нашим героям помогала Туу-Тикки.

При сборах необходимо руководствоваться строгими правилами.

Туу-Тикки быстро взяла дело в свои руки:

- Сначала в центре комнаты кладётся вещевой мешок, и на него наваливаются все те вещи, которые просто необходимы в путешествии. - Муми-тролль и Снусмумрик мгновенно натащили массу вещей. - Когда взято всё, что может понадобиться, будущий искатель приключений подходит к горе вещей в центре комнаты, и для начала выкидывает оттуда большие вещи, такие, как тумбочка и кровать.

Потом выбрасываются книги, лампы, бьющаяся посуда, - Туу-Тикки методично расчищала кучу вещей, - картины, девять из десяти одеял, девять из десяти сумок с одеждой, хрустальный зимний шар, лыжи(сейчас – весна!), почти все ножи, ложки, вилки, и тщетно пытающийся спрятаться в мешке Штонг. – Туу-Тикки торжествующе подняла оного за шкирку. И продолжила:

- Затем мешок укладывается, уминается, (из него снова выбрасывается Штонг), и завязывается.

- Это твой мешок, Муми-тролль. Я думаю, ещё два вы соберёте сами. Туу-Тикки посмотрела на Муми-тролля, и неожиданно подмигнула ему. И пошла к себе.

* * *

Туу-Тикки было грустно. Зимой особенно не побродишь, и она жила в купальне Муми-троллей. Летом купальня была муми-троллей, зимой – Туутиккина. Но весной она всегда уходила… Она надевала зелёный плащ, с красивой шнуровкой, брала в руки резную трость, что обычно стояла в углу купальни, и уходила с тем, чтобы вернуться лишь осенью. Сидячая жизнь была не по ней.

«А почему бы и нет? Что меня держит? У меня появился дом, не временное пристанище, а дом, в который я могу вернуться в любой момент. Но меня здесь ничего не держит!»

Плащ был мгновенно откопан в сундуке, трость сама легла в руку, на плечо была брошена котомка – и Туу-Тикки переступила порог своей купаленки, уходя в ночь. На столе лежала записка:

«Мне неспокойно здесь. Позднее я вернусь. Прошу купальню не занимать. Туу-Тикки.»

Ночная дорога стелилась под ногами, воздух с привкусом моря пьянил, бездонное небо, казалось, вбирало в себя душу. И Туу-Тикки впервые за долгий период времени улыбнулась. Счастливо улыбнулась. Она снова была жива. Она снова была свободна.

* * *

А в доме Муми-троллей царило оживление, сборы, шум, гвалт и гам. Ведь был уже вечер, а значит, скоро пора двигаться в дорогу.

Несмотря на все уговоры, фрекен Снорк и малышка Мю тоже уходили.

И никто не заметил ухода Туу-Тикки.

Всё было собрано, провизия, вещи… Не хватало лишь команды «В путь!»

И тут Снусмумрик сел на свой мешок, и заиграл на губной гармошке. В его музыке слышались голоса дальних стран – и шум ветра на огромных просторах, и крики ночных птиц, и звуки истинной свободы… Всем, кто оставался, сразу захотелось тоже куда-нибудь отправиться. А Снусмумрик запел странную, но красивую песню:



_________Ночью серебристо светится луна,

_________Все лежат в кроватях, но мне не до сна,

_________Мне не нужна нега, ни тепло огня,

_________Ведь ещё пол-века жизни для меня!



_________Я иду по миру, с песней или без,

_________Тут и там мелькаю, в пути через лес,

_________Но не страшен свет мне глаза-фонаря,

_________Ведь ещё пол-века жизни у меня!



_________Золотом мелькает солнце на полях,

_________Я здесь – наяву, а не в зыбких снах,

_________Посмотри, как весело кружится Земля,

_________И запомни – лишь пол-века жизни у тебя…



Когда Снусмумрик допел, в гостиной воцарилось молчание.

- В путь, друзья! – сказал музыкант, убирая губную гармошку, и первым забросил на плечо сумку.

В ней уже уютно сидела малышка Мю, которая намеревалась путешествовать именно таким образом.

Муми-тролль подошёл к своему мешку, развязал его, довольно-таки флегматично вытряхнул оттуда мешок Штонга, самого Штонга, завязал мешок и посмотрел на незадачливого мужа Морры.

Все остальные, поскольку смотреть было решительно не на что, тоже посмотрели на него.

Под многочисленными взглядами несчастный Штонг сьёжился, и, надев на себя свою котомку, шмыгнул к двери.

- В добрый путь! – растроганно прошептала Муми-мама, и полезла в кармашек за платочком.

И компания вышла на улицу, чтобы двинуться в опасный, полный приключений, путь.

* * *

Путь к Чёрным Скалам был не близкий. Друзья под покровом ночи, стараясь не шуметь, миновали купальню, и уже подходили к гроту, когда Муми-тролль вспомнил, что он так и не попрощался с Туу-Тикки. Сбросив с плеч мешок, и попросив остальных подождать, он поспешил к купальне. Но сколько он не стучал в резное оконце, ни отблеска света не мелькнуло внутри, и не раздалось ни одного шороха.

Тогда он толкнул дверь, и та отворилась. В купальне никого не было, лишь записка белела в лучах лунного света, мертвенно падавшего в открытую дверь.

«Мне неспокойно здесь. Позднее я вернусь. Прошу купальню не занимать. Туу-Тикки.»

Муми-тролль улыбнулся.

«По-крайней мере, она вернётся. Муми-дол будет абсолютно другим без неё.»

И он медленно пошёл обратно. Вернулся он вовремя. Снусмумрик лежал на мешке, и с закрытыми глазами что-то наигрывал на гармошке. У него на шляпе сидела малышка Мю, и корчила рожицы луне. Фрекен Снорк опять смотрелась в зеркальце. Штонг, разумеется, пытался запихнуть свой мешок в мешок Муми-тролля…

Поскольку за день сборов путешественники изрядно устали, было решено дойти до конца леса, и поставить палатку. У Муми-тролля была с собой чудесная палатка, зелёного цвета.

Ночной лес пугал Муми-троллей бесформенными тенями и жуткими звуками, а через ветви еле пробивалась серебрянка-Луна.

Было на удивление зловеще – и красиво.

С одного из холмов, окружающих Муми-дол, можно было увидеть, как наши путешественники идут к лесу, а затем пробираются сквозь ветви деревьев.



А где-то далеко впереди шагала Туу-Тикки, волею случая избравшая тот же маршрут, что и Муми-тролли.

Она весело напевала какую-то песенку, и в душе у неё было совсем легко…и привычно.

* * *

---

Три рассказа.

Ранее тут были вывешены три рассказа.

Но они пропали, когда дневник был стёрт.

Восстанавливаю.

Ни-че-го.

Виктор вышел из вагона метро, и сощурился, помогая зрачкам быстрее сузиться: станция была тускло освещена. За ним с шумом проскрежетал металл, и послышался удар: закрылись двери вагона. Поезд, производя массу шума, и звеня литыми ободами по рельсам, начал набирать скорость, и ненасытная пасть туннеля проглатывала его вагон за вагоном, не оставляя ничего - даже света и блеска. На станции пахло пылью, пролитым портвейном и, почему-то - гробницами. Виктор не знал, какой запах может быть в гробницах, но фантазия рисовала его именно таким: запах забытости и пустоты. Сзади вдруг послышался визг металла о металл, и немедленно раздался резкий гудок - подходил ещё один поезд. Виктор отошёл от края платформы, и остановился точно посередине прямоугольника плитки на полу. Поезд начал тормозить, лязг суставов механического чудовища заставил зачесаться и взорваться горькой ломотой дёсны.

" А вот бросить сейчас всё, и уехать на этом поезде" - подумалось ему. И пусть будет, что будет...

Он развернулся. Ряды вагонов, с местами притушенными фонарями, шли мимо него, и он понял, что поезд вовсе не собирается останавливаться, только тогда, когда в опасной близости от его лица проплыло стекло заднего вида последнего вагона, и на него повеяло тёплым воздухом с запахом машинной смазки. Состав скрылся в тоннеле, пропав без следа, как и предыдущий. Наступила тишина, звенящая тишина большого зала, готовая взорваться эхом малейшего движения. Виктор сделал шаг, тяжёлй, подбитый железными гвоздями ботинок ударил по полу, как бетонная плита. Эхо с готовностью подхватило этот звук, и пошло склонять его на все лады. Стряхнув с себя нереальность, так и витающую в воздухе, Виктор направился к выходу. Думм, думм - звучали его башмаки. Позвякивали цепочки и заклёпки на кожаной куртке. Обострённым до предела слухом он уловил шорох из-за железного ящика, стоящего у лестницы, и подошёл к нему. За ящиком никого не было. Вернее, так ему показалось с самого начала. Потом из темноты донеслось недоумевающее "фррр", и в ней зажглись два зелёных глаза с вертикальными зрачками.

"Фу ты, чёрт." - подумал он.

"-Киса..." - сейчас слова звучали кощунственно в этом храме тишины и покоя - "хорошая... что же ты тут делаешь? Тебя хоть кормят?"

Глаза его уже несколько привыкли к темноте, и он мог разглядеть кошку. Тощая, как спичка, абсолютно чёрная кошка с острыми ушками и пронзительными глазами.

"Господи" - подумал он.

"-Киса... иди сюда. Иди ко мне, я тебя не обижу. Ну? Голодная... Непричёсанная... Ну, что это такое?" - голос его, в обычной обстановке мягкий и успокаивающий, сейчас звучал резко и некрасиво.

Ему показалось очень важным, чтобы кошка пошла с ним. Он осторожно, внимательно глядя ей в зрачки, протянул руку. Зрачки полыхнули. Кошка замахнулась на него лапой. В темноте невозможно было разглядеть, выпустила она когти, или же нет, и, продолжая тянуться к усатой мордочке рукой, он был готов, что в любой момент пятёрка острых, как бритва, когтей вонзится ему в руку. Зрачки кошки сузились. Она открыла розовую даже в такой темноте пасть, и Виктор услышал: "Мьияяяяя".

В голосе кошки не было угрозы.

Он погладил её по голове. Потом протянул руки, и осторожно взял её под передние лапы. Весила она не более полукилограмма. Отощавшая до невозможности, и злая на весь мир.

"Как ты два года назад, не правда ли?" - спросил его внутренний голос.

Между тем кошка на его руках замерла, готовая в любой момент защищаться.

"-Бедная... Вы, кошки, всегда отлично чувствовали настроение людей... Как же тебя надо было замучать, чтобы ты перестала доверять собственным чувствам?"

Отвернув подол кожанки, он посадил туда Диану - так про себя он успел её назвать.

Под кожанкой у него был тёплый свитер домашней вязки, то немногое, что осталось у него от прошлого, и он почувствовал, как кошка вцепилась когтями в его петли, повозилась, и, наконец, устроившись, удовлетворённо мурлыкнула. Вновь раздался шум, и к перрону подошёл поезд. Виктор замер, боясь, что неожиданный шум спугнёт гостью у него за пазухой, но та лишь недовольно шевельнулась.

Он направился к выходу, чувствуя, как комочек напротив сердца постепенно начал расслабляться, пригреваясь.

Проходя через турникет, он заметил, что в будке контролёра было пусто. Вообще, станция сегодня была на редкость пустынной. "Странно".

Он толкнул дверь с надписью "Выход", и оказался в подземном переходе. В переходе стояла такая же тишина, как и на станции. И было столь же безлюдно. Виктор почувствовал, как его начинает пробирать давно забытый страх: что кроме него, на всей земле больше никого не осталось.

Он посмотрел на часы, и выругался. Проклятье! Он договорился встретиться с Ириной в семь, но каким-то образом было уже десять. Что за чертовщина? Поезда не могут ходить раз в час.

Поднимаясь по лестнице, он убеждал себя, что это всего-навсего сбой, что просто-напросто подвели старые добрые командирские часы, убежав на три часа вперёд.

Но на улице его взгляд наткнулся на большой дисплей электронных часов на фасаде банка. Было действительно десять.

"Ирина меня убьёт" - подумалось ему.

Улица была пустынна, и если бы не редкие островки света от чудом уцелевших фонарей, было бы совсем темно. Пахло дождём и дымом костра.

На повороте скучающий милиционер посмотрел на него внимательным взглядом, и вдруг спросил документы.

Когда он подходил к кафе, было почти половина одиннадцатого, и он был абсолютно уверен, что за дальним столиком, в углу, не будет никого.

...Он увидел её, ещё идя через весь зал. Ирина сидела в углу, равномерно помешивая остывший кофе, и смотрела перед собой невидящим взглядом. Её осунувшееся в последенее время лицо было особенно красиво в полумраке, оттенённое двумя слабыми светильниками.

Виктор с нежностью смотрел на неё, оставаясь чуть сбоку и сзади. "Ведь ждёт, волнуется, переживает за такую свинью, как я... Думает, где я... Нервничает..." - рой мыслей затопила нежность.

Он зашёл в круг света, падающего на стул напротив неё, и тяжело опустился на сиденье. Виновато посмотрел. Она встрепенулась.

"-Ты... пришёл? Где ты был столько времени?"

"-Прости, маленькая, я не знаю... не знаю, у меня, наверное, остановились часы... Прости, малыш..."

"-Арповский, ты переходишь все границы! Заставлять меня ждать!"

"-Маленькая, ну, прости..," - он протянул руку, попытавшись убрать у неё с щеки непослушный локон.

Та отдёрнула голову.

"-Арповский, ты что, считаешь, что можешь со мной вот так вот, просто играть?" - она смотрела на него, и он никак не мог понять, что же изменилось в любимом лице, почему он не узнаёт её? Вот линия её щеки, вот мягкая матовая нежность кожи на скуле, вот изящный разрез губ... Что же не так?

"-Ира, я не играю с тобой..." - вся мягкость, все чувства вложены в эту фразу...

"-А как это назвать? Ты заявляешься на свидание, опоздав на три часа, без цветов, вымазавшись в какой-то пыли, и думаешь отделаться "Извини""?

Проклятье, цветы он оставил там, у железного ящика, когда подбирал Диану.

В пыли... Он посмотрел в зеркало, висящее на стене, и, действительно, заметил несколько пятен на своей куртке.

Он перевёл взгляд на Ирину. Капризный тон, искривлённые обидой губы... За пазухой шевельнулась Диана, проскребла когтями, и сразу же, ответно, когти заскребли у него на душе.

Ирина говорила правильные слова, говорила верно, но... но каким-то чудом Виктор чувствовал, что она не испытывает ровным счётом ничего. Ни боли, ни обиды... Она говорит правильные слова, но она равнодушна...

Виктор помотал головой. Что за наваждение?

"-Милая, послушай. Я вовсе не хотел опаздывать." - решил он выправить положение. "-Я... просто я..."

А что сказать? То, что он три часа провёл в метро, и за это время прошло только три поезда?

То, что он подобрал кошку, и та сейчас сидит у него за пазухой? Тощая, облезлая кошка, несомненно, вызовет у Ирины брезгливую гримаску на лице, и гримаска эта будет относиться и к нему. То, что он её любит?

"-Просто я очень тебя люблю" - сказали его губы, казалось, против его воли.

Ирина усмехнулась.

"-И поэтому ты решил устроить этот цирк?"

"Господи, зачем я это сказал? Я ведь вовсе не люблю её!" - прошла в мозгу чёткая мысль. Прозвенела натянутой струной - и лопнула, обожгла, как огнём.

Виктор дёрнулся, как от удара. "Чтоооо? Что за чёрт? Почему? Я ведь боготворю её!"

И в этот момент Виктор понял всё. Как будто свежий ветер прошёл в его мозгу, собирая разрозненные факты в кучу, наводя порядок и кристальную ясность. Он понял, что она его не любит. Что она вовсе не волновалась, где он пропадал три часа, а просто скучала. Что она, виртуозно играя на его чувствах, заставила полюбить - и поверить в её любовь. Что равнодушие её голоса - это не обида, это её отношение к нему. Что ей всё равно. Что перемена, произошедшая в ней, - у неё во взгляде. Взгляде холодной, нелюбящей женщины, играющей по старым правилам. Играющей по инерции.

Это было странно: видеть любимого человека насквозь. Видеть, что она продолжает отношения непонятно ради чего, что ей не нужны ни его ухаживания, ни встречи, ни украшения, которые он дарил, ей от него не нужно ни-че-го.

"-Ни-че-го" - медленно повторил он по слогам,

"-Что?" - натянутым голосом спросила Она, его ангел, его счастье, Та, ради которой он жил, Которую боготворил до сего дня. Его Чудо...

В душе осталось лишь равнодушие. Почти как у неё... Он вздохнул, и поднял на неё глаза. Посмотрел прямо в её черныё, расширенный зрачок.

"-Ирина. Мне кажется, что этот "цирк" больше не повторится."

Она ещё не понимала, она жила по инерции, не задумываясь, зачем, почему, для чего всё это - и встречи, и разговоры, и его признания...

"-Если что-то случилось один раз, это..."

Он невежливо перебил её, совсем как только что - она его.

"-Совсем."

Она запнулась.

"-Прости?"

"-Сколько угодно." - голос обрёл привычную уверенность.

"-Ирина, думаю, нам с тобой больше не стоит встречаться."

"-Ты меня бросаешь?" - идеальная игра, чистота, искренность... если бы не пустота в душе.

"-Тебе надо обьяснений? Ты хочешь делать вид, что не поняла? Хорошо. Мы с тобой встречаемся уже полгода, но, к сожалению, я только сейчас разобрался в своих чувствах. И в твоих. Подожди! Ты абсолютно равнодушна ко мне. Ты продолжаешь со мной встречаться, не желая нарушать равновесие, но при этом ты ничего ко мне не чувствуешь. Я раздражаю тебя. Понимаешь, жизнь, наверное, устроена так, что люди рано или поздно понимают истину... Не знаю, может, кого-нибудь и устроили бы такие отношения, как у нас с тобой - вечные склоки, ссоры и пресмыкания. Любовь - это не только секс, любовь - это не только совместные походы в кино, театр, любовь - это не привычка, и, уж конечно, любовь - это не равнодушие, которое ты столь умело прячешь. Ирина, должно быть что-то для души.

Любовь - это когда ты чувствуешь душу другого человека, когда между вами доверие и понимание. Когда ты переживаешь за свою вторую половину. Когда тот, кого ты любишь, - часть тебя. Когда, наконец, ты просто не принадлежишь сама себе, как и тот, кого ты любишь. Любовь - это высшее чувство." - Он перевёл дух. Ирина молча слушала, разминая тонкие пальцы. -

"Я не был счастлив эти месяцы. Ты - тоже. Не знаю, способна ли ты испытывать такие чувства, как любовь, счастье, нежность... У меня нет подходящих слов, чтобы подобрать название твоему поведению. Ты - калека, твоя душа искалечена, и ты калечишь души другим людям. Тот, кто не умеет любить - всё равно, что мёртв. Для чего ты живёшь? Для чего ты стала со мной встречаться? Тебе ведь это не приносит ровным счётом ничего.

Ладно, что теперь говорить... Не звони мне больше. И живи, как умеешь. А я устал."

"-Дурак ты, Арповский... Дурак... Да, мне абсолютно всё равно. Да, я живу, как умею. Не чувствуя ничего. Но иногда и мне хочется чего-то человеческого..."

"-Любовь не заменишь имитацией, Ир. И ей не научишься. Мне жаль тебя. Не думаю, что мой уход тебя расстроит так, как меня. Прощай."

Она выпрямилась на стуле, качнув бюстом.

"-Прощай, Виктор."

Впервые за вечер она назвала его по имени. Но сквозь привычную уже маску, сквозь умелый призыв остаться в глаза ему, заставляя содрогаться, корчиться и выть там, глубоко в душе, било равнодушие.

Он вышел на улицу. Было почти двенадцать. Ноги сами принесли его на середину высокого моста через Неву... Он закурил.

"Ну вот и всё. Что у тебя осталось в жизни? Ни-че-го. Ничего. Ровным счётом ничего. Просто - тоска. Просто - боль. Просто - одиночество."

За пазухой завозилась Диана, и он, аккуратно достав её из-за отворота своей кожаной куртки, посадил на парапет. Затем подтянулся на руках, и встал рядом, вглядываясь в смолянистую черноту многовековой реки.

"Просто ты не умеешь жить и разбираться в людях... И в себе. И ты никому не нужен."

Он сделал глубокий, судорожный вдох, в который вложилась вся боль и тоска, всё непонимание, вся ложь прошлых месяцев, которые ему пришлось вытерпеть, и оторвал одну ногу от парапета...

Диана тревожно мурлыкнула, и заскребла когтями по его штанам - на улице было холодно, и кошка просилась обратно за пазуху.

"-Прости, но тебе нельзя со мной. Ты тут не при чём."

Глаза кошки, ставшие янтарными в свете фонарей, будто бы говорили:

"-Ты меня позвал - я пошла. Я доверилась тебе. Я помогла тебе. Ты хочешь меня бросить, одну, на смерть? На такую же смерть, на какую решился сам, только чуть позднее? А чем ты тогда лучше Ирины?"

"-Проклятье!" - он отпихнул кошку ногой, та с трудом удержала равновесие. Зато Виктор - нет. Взмахнув руками, он покачнулся назад, потом вперёд, и, когда казалось, что потерянное равновесие обретено, случайный порыв ветра толкнул его с моста.

Инстинктивно извернувшись, он каким-то чудом смог ухватиться за перила. Сразу же заныла рука, сломанная давным-давно, много лет тому назад... Скрипя зубами, Виктор подтянулся на руках, и медленно, миллиметр за миллиметром, вытянул себя обратно.

"Проклятье, неужели же я нужен только одному существу на свете, и это существо - кошка? А даже если и так!"

Он сел. Диана стояла перед ним, и, казалось, всё понимала.

"-Я готов умереть. Я хочу умереть. Почему ты не даёшь мне умереть? Неужели же есть ещё что-то, ради чего я должен жить?"

Кошка молчала. Сзади послышался тоненький голосок:

"-Дядя, почему ты разговариваешь с кошкой?"

Виктор обернулся. Позади него стоял прелестный мальчуган лет пяти-шести, в тельняшке, и белой шапочке с помпоном.

Виктор убрал Диану за пазуху.

"-Привет. Ты здесь откуда? И почему один?"

Мальчуган был тих и серьёзен.

"-Я потерялся. Я не знаю, куда мне идти. И мама волнуется, наверное..."

"-А папа не волнуется?"

Губы у парнишки задрожали.

"-У нас нет папы..."

За пазухой завозилась Диана.

Внутренний голос сказал:

"Не нужен, говоришь? Ах ты, свин! Пусть ненадолго, пусть мимолётно - но ты ему нужен. И ты не одинок."

Парнишка был очень похож на его сына из мечты. Давным-давно, когда ему было около восемнадцати лет, он влюбился. Очень сильно... И та девушка была единственной, от кого он хотел иметь детей. Именно такого прелестного мальчишку, и сестру ему.

Виктор вздохнул.

"-Ты знаешь, где ты живёшь?"

"-Да." - в блестящих от слёз глазах замерцала надежда.

Виктор улыбнулся, чувствуя, что с него слетает отравленная корка ненависти, чувствуя, что он будто бы просыпается.

"-Тогда пошли, друг." - он поднялся, и дал мальчугану руку.

У него из-за пазухи вдруг выпрыгнула Диана, и пошла рядом с ними, гордо, независимо, задрав хвост.



По освещённому фонарями ночному мосту шли трое - парень в кожаной куртке с цепями и заклёпками, крепко вцепившийся в его руку мальчуган в шапочке с помпоном, и тощая чёрная кошка с острыми ушками, задравшая хвост к небу.

И у каждого из них была надежда...

Смысл

Моим друзьям, запутавшимся

в чувствах, посвящается.

Не сетуйте на жизнь,

ибо она не так уж плоха…

Просто живите.









Грунн был обычным техногенным городком двадцать второго века, раскинувшимся железным оазисом среди пустынь планеты Илур. Жизни на Илуре не было, и коренные жители являлись прямыми потомками колонистов, некогда прилетевших на эту планету с далёкой Земли. Город был построен на относительно стабильном плато, там, где планетарная кора планеты не была подвержена резким сдвигам и землетрясениям. Всё необходимое выращивалось и выпасалось прямо под куполом городка, сводившего концы с концами исключительно благодаря натуральному хозяйству. На планете не было минералов, равно как и нефти, и урановой руды, по-крайней мере, близко к поверхности,

и планета представляла интерес только как низкопробное жильё для всяческого галактического сброда.

Мэргс родился на Илуре. Матери своей он не знал, равно как и отца. Жизнь сказала ему "привет", бросив в лицо гору прогнивших обьедков в мусорном бачке, куда швырнула его рука той, что произвела его на свет.

Полчаса спустя подьехал мусоровоз. Мусорщик опрокидывал в недра вонючей машины бачок за бачком, не особенно интересуясь их содержимым. И уж подавно не слыша крика новорождённого, даже необмытого, ещё в крови и со свисающей пуповиной, так как был в наушниках, в которых надрывалась новая группа "Убей меня нежно".

Мусоровоз не спеша, трясясь на вспученной и проржавевшей железной мостовой, подьехал к фабрике, сжигающей отходы, и пристыковался к люку забора мусора. И поток сжатого воздуха выкинул Мэргса вместе с бесчисленными банками, железом, использованными тампонами и презервативами, а так же обьедками и битой посудой прямо на конвейер, идущий под пресс. Ребёнок бессмысленно двигал руками и ногами, лежа на резиновой, потёртой и в выщерблинах ленте, которая содрогалась

от частых ударов пресса, и с каждой секундой приближался к страшной смерти.

Случайностью больше – случайностью меньше.

Мимо проходил рабочий, которого с утра, в добавление к дикому похмелью, мучала лихорадка, и приступ скрутил его рядом с лентой конвейера. Отдав грязному цементному полу свой скудный завтрак, он повис на бортике конвейера, рядом с прессом, поскольку ноги его не держали, и тупо уставился на мусор, проплывающий перед ним. Спустя какое-то время ему удалось сфокусировать взгляд, и он заметил Мэргса, которого уже вот-вот готова была поглотить чёрная пасть пресса. Проявив, как ему показалось, недюжинную ловкость, рабочий, которого звали Ирвин Лоу, перегнулся через борт конвейера, едва не свалившись, и, уцепив Мэргса за тонюсенькую ручку, вытащил его.

Это отняло у него все силы, и он свалился на пол, потеряв сознание. Мэргс упал рядом.

Примерно через час Лоу очнулся, ещё через полчаса он вспомнил, кто он, почему он здесь оказался, и с какой это стати рядом с ним лежит ребёнок, воняющий хуже, чем мусорный бак.

Детей у Лоу не было. То ли жена его оказалась с изьяном, и чрево её не могло производить детей, то ли изьян был в самом Ирвине, неизвестно. Факт в том, что наследника им с Карой хотелось иметь всё сильнее. Ни Ирвин, ни Кара не любили детей, но перспектива встретить старость в глубоком одиночестве их так же не прельщала.

Ребёнок был оформлен на следующий же день, как сын Ирвина и Кары. Никто, разумеется, не стал ничего проверять, и в семье Лоу стало на один рот больше. Именно так относились к этому супруги, зачастую забывая, для чего они, собственно, взяли к себе Мэргса.

Прошло семь лет.

- Мэргс, принеси мне жрать! – раздался из крошечной загаженной комнаты голос его приёмного отца. О том, что он – найдёныш, Мэргс знал с тех пор, как научился говорить.

Неся бутылку пива и пакет с едой в комнату того, кого был вынужден звать отцом, Мергс думал. Он думал, зачем он появился на свет? Он думал о смысле жизни. Немного странные мысли для семилетнего пацана, но если учесть условия, в которых он жил…

И ответ был пока только один. Чтобы его шпыняли и били, колотили и приказывали ему, смысл жизни – в страданиях.

Когда ему исполнилось десять лет, отец, которому не хватало денег на выпивку, отправил его на завод по производству стабилизаторов для метеоракет.

Спустя две недели, во время монтажа, лопнувшим тросом электрокрана ему перебило левую руку. Разбрызгивая фонтаны крови, он корчился на холодном полу, захлёбываясь рвущимся воем, и оставляя на железном покрытии клочки мяса, сухожилий и осколки костей. Кто-то из рабочих вколол ему противошоковый препарат из аптечки, но обезболивающего там не оказалось. Мэргс пятнадцать минут корчился на полу, зажимая здоровой рукой страшную рваную рану на предплечье, переживая пятнадцать минут адской боли. Так же он потерял очень много крови. И всё это время он был в сознании. В сознании, и вывел для себя новое определение смысла жизни. Смысл жизни – в рвущей мозг боли.

Ему тогда было десять лет.

Он поседел.

В больнице, куда его доставили, доктора единогласно высказались за ампутацию, и его повезли в операционную. Когда доктор грязной рукой надевал на него маску, подключенную к баллону с наркотическим газом, Мэргс наконец понял, что с ним собираются делать, и закричал не менее страшно, чем там, на полу. Но на сознание, гася и сминая его, навалился наркоз, и всё пропало.

Спустя пол-месяца он очнулся в относительно чистой палате. Его приёмным родителям пришлось выложить кругленькую сумму за его лечение, поэтому, первое, что он услышал, открыв глаза, было:

- Собирайся домой, щенок. Ишь, разлежался! Одни убытки от тебя.

Левой руки он не чувствовал. Её просто не было.

Спустя ещё год, когда ему исполнилось одиннадцать, Ирвин по пьяни исполосовал Кару битой бутылкой так, что начавшееся заражение крови не смогли остановить. Кара умерла.

Нельзя сказать, чтобы ему было сильно жалко её, нет, просто она, как-никак, являлась человеком, худо-бедно, но вырастившим его.

Ирвин отказался её хоронить, и Мэргсу пришлось самому везти то, что осталось от его приёмной матери, в крематорий.

Когда пепел был выборошен за пределы купола, хорошо видный в свете заката, он поехал обратно. На полпути домой он понял, что ему не хватает её, несмотря ни на что, что, пусть в силу привычки или ещё чего, она была ему нужна… Смахнув с ставших непослушными век слезу, он дополнил своё определение смысла жизни.

«Люди живут, чтобы чувствовать и причинять боль, и чтобы, умерев, растаять без следа.»

Спустя два месяца Ирвин изнасиловал его. И продолжал делать это раз за разом, день за днём. А Мэргсу уже было всё равно.

Его смысл жизни, точнее, его необходимость жизни, была такова.

«Если я живу, значит, так надо. Если смысл жизни – боль, я приму это. Если смысл жизни – конечная смерть, я приму это».

Спустя ещё неделю Ирвин попал под пятидесятидвухтонный «утюг» - грузовик-тяжеловоз. То, что от него осталось, с успехом можно было использовать как коврик для ног, что обычно кладут у дверей заботливые хозяйки. Мэргс нашёл его, когда возвращался с работы домой, да так и оставил валяться на дороге.

Прошло ещё три года.

Мэргс жил в доме, отошедшем ему от приёмных родителей, работал на том самом заводе, где когда-то, сто тысяч лет назад, потерял руку, и кое-как сводил концы с концами.

В свои четырнадцать лет он считал, что смысл жизни в тупом, болетворном существовании.

Спустя ещё четыре года завод канул в лету, оставив безработными полторы тысячи человек. Мэргс был в их числе.

Даже умирая от голода, лёжа в вонючей, кишащей вшами кровати, он продолжал думать о смысле жизни. И для него он был уже таким:

«Если ты родился, значит, для чего-то это произошло. В жизни нет ничего, кроме боли. Значит, ты рождён, чтобы испытывать боль.»

Через некоторое время он смог устроиться работать водителем мусоровоза, и начал курсировать по городу, собирая отходы жизнедеятельности мегаполиса.

Так прошёл ещё год.

В тот вечер шёл сильный дождь. Девятнадцатилетний Мэргс, выворачивая на проспект из переулка, не успел затормозить, и сбил человека.

Выскочив из машины, он подбежал к телу. Это была девушка, лет восемнадцати. Сердце её билось, и внешних повреждений, кроме ссадины на лице, тоже не было. Он поднял её на руки, и отнёс в кабину. После чего развернул мусоровоз, и, наплевав на расписание, повёз пострадавшую домой.

Девушка, оказавшаяся на удивление тихой и доброжелательной, жила у него ещё две недели, пока не оправилась от ушиба. На исходе второй недели он, сам не понимая, что с ним такое, признался ей в любви.

И смысл жизни для него стал Наоми – так звали девушку.

Это были первые позитивные впечатления за всю его жизнь, и он, наконец, медленно и с трудом признал, что в жизни есть что-то ещё, кроме боли.

Денег на женитьбу не было, поэтому Наоми просто осталась жить у него.

Спустя месяц она забеременела. И жизнь начала было налаживаться, как вдруг… Спустя четыре месяца у Наоми случился выкидыш, и она умерла у него на руках, потому что скорая стояла в пробке, и не смогла приехать вовремя...

И смысл жизни для него исчез вовсе. Он не жил, а существовал ещё восемнадцать лет, восемнадцать долгих, бессмысленных лет.

«Жить – ради боли. Потому что так заведено.»

Но всему приходит конец, и он встретил женщину, и смог полюбить вновь.

У них родилось два очаровательных мальчика, и он прожил в безумном счастье семь лет.

Семь лет, которые, казалось, были ему наградой за то, что он выжил, что, пусть и обозлился на весь мир в целом, смог любить кого-то из него в частности…

Наградой за то, что не до конца очерствел душой.

А потом прилетевший в город сухогруз с соседней планеты привёз с собой эпидемию, которая выкосила всё население Грунна.

Умирая в страшных мучениях, он единственный из людей улыбался, поскольку нашёл свой смысл жизни: «Бороться, просто жить, радуясь жизни, и любить».

И вкусил его с лихвой.

Потом расскажешь

Все события, описанные в рассказе,

произошли в реальности,

достоверность же их изложения

равна крепости клэнийского спирта.

Случайные совпадения – закономерны,

а все герои, упомянутые в рассказе,

существовали на самом деле,

по-крайней мере,

для автора на тот момент.







- Потом расскажешь, как прошло твоё путешествие.

- Конечно. – и он повернулся, уходя. Как всегда, не оборачиваясь.

Впрочем, ушёл он недалеко. Пройдя каких-нибудь пятьдесят метров, парень вышел на перекрёсток, и долгое время стоял на нём, выбирая, куда идти, смотря сначала направо, потом налево. С каждым поворотом головы он убеждался, что оба пути ему симпатичны, поэтому он вздохнул, натянул капюшон джинсовой куртки на глаза, и пошёл прямо, в тёмную аллею перед ним, туда, откуда, казалось, звала и манила сама ночь.

Было около 1:30. «Мне надо хорошенько подумать» - промелькнула мысль у него в голове.

«Мне надо подумать о жизни. И ещё неплохо было бы почувствовать себя зверем. Ибо человеком себя я почувствовал уже давно. Что бы стать человеком, надо почувствовать себя зверем.»

Для этого надо было выйти из привычных рамок поведения, перевоплотиться, и он дал себе команду. Походка его стала плавной и мягкой, ногти – удлинились, а клыки стали более острыми и вытянутыми. Зрачки его расширились, и теперь заливали всю радужку, мерцая красными отсветами – сетчатка в тщетной попытке уловить достаточное количество света разбухла и налилась кровью.

Он довольно вздохнул, полной грудью, счастливый, что может жить вот так, дышать, испытывать жажду крови, чувствовать гибкость и силу своих мускулов… И пошёл дальше, в ночь, уже не человек, но ещё и не зверь.

Ему очень хотелось подраться.

Он шёл по ночной Москве, сознательно выбирая места, откуда, казалось, так и веяло опасностью, самые тёмные закоулки древних московских улочек… но сегодня ему не везло. Люди чувствовали силу, исходящую от вампира, а может быть, просто не хотели связываться. В любом случае, начинать драку никто не спешил, а вампир не любил нападать первым, если, конечно, не охотился за кровью людишек.

Идя по проулочкам, делая самые неожиданные повороты, натянув капюшон поглубже и пугая одиноких прохожих низким, приглушённым рычанием, он вспоминал прошедший вечер…

«Меня одно беспокоит – как ты домой пойдёшь, метро уже закрываются…»

«Пешком. Не впервой, в конце-то концов…»

Ночные улицы были просто великолепны. Он любил ночь, поскольку та преображала мир… Идя упругим шагом, он наслаждался каждым своим движением, наслаждался ночным воздухом, полным осязаемой горечи тьмы, полным свободы, рвущей грудь.

Изредка поворачивая на освещённые проспекты, или же просто пересекая их, он не смотрел на названия улиц, номера автобусов и троллейбусов. Он шёл наугад, шёл, думая, шел, куда звала его этой ночью мятущаяся душа… Целью его был его дом, расположенный где-то там, на краю Москвы.

Пройдя мимо довольно высокого дома, он вышел на тропинку. Слева и справа был перелесок, прямо, в низине, таилась река…

Поплутав по лесу, пощекотав нервы, и так ни на кого не наткнувшись, но почувствовав красоту каждого деревца в ночи, он вышел к речке. Где-то недалеко был слышен шум споров, и гудение автомобильных моторов.

Через речку шёл бетонный мостик, перегороженный железными перильцами так, чтобы не проехала машина.

Побродив по песчаным берегам реки, дыша свежестью и туманом, он вышел на мост. Первый шаг его спугнул обнимающуюся влюблённую пару. Бедняги, любовавшиеся до этого на гладь реки, вздрогнули на резкий звук, и обернулись, пытливо всматриваясь в него. А он шёл отчуждённый, смотря перед собой, скрытый под тенью капюшона, и, лишь проходя мимо них, ожёг острым взглядом обоих. Девушка вздрогнула, и прижалась к своему молодому человеку.

Вампир усмехнулся. «Что-то я сегодня добрый… не пугаю их только потому, что не хочу портить идиллию… Ха!»

Перейдя мост, он пошёл вдоль реки. В небольшом, просматривающемся насквозь берёзовом бору местами было неспокойно: гулял народ. Но опасностью оттуда не веяло: абсолютно пресные, зажравшиеся люди…

Он спустился совсем близко к реке, встал так, что даже крошечная волна на водной глади могла бы коснуться его старых, поношенных кроссовок, и невидящим взглядом уставился в туман.

Вампир думал, вампир ностальгировал… потешно, верно? Он вспоминал. Имена, даты, лица, голоса, запахи, касания…

Прошло около получаса, прежде чем он вынырнул из наркотического омута прошлого… и пошёл дальше, по течению реки, вверх.

Вскоре он наткнулся на кусты, возле которых сидели двое молодых мужчин, и повернул, начав взбираться по насыпи.

Вслед ему донеслось пара окриков, затем наступила подозрительная тишина. А затем странное, звериное чувство толкнуло его на полметра вбок, и бутылка из-под пива, брошенная довольно точно, пролетела в опасной близости от виска, упав впереди.

Вампир развернулся, радостно оскалившись, капюшон упал, и в свете уличный фонарей сверху на мгновение мелькнуло его лицо, яростное, в предвкушении драки, блеск глаз, клыки… но его ждало жестокое разочарование: увидев его облик, шпана, замерев от изумления, моментально потеряла желание ввязываться в драку со странным парнем.

Дальше около часа он шёл без приключений, погруженный в свои мысли, в которых время от времени мелькали события и отголоски разговоров сегодняшнего вечера.

…фигура напротив него, окутываясь табачным дымом, неспешно говорила:

«Потом он не мог нормально спать несколько дней, и пара знакомых сказала, что его защиту сильно повредили…»

«До чего же хорошо посидели!» - подумал с благодарностью вампир. И неожиданно для самого себя вышел к метро.

Специально не смотря на его название – да и всё равно оно было закрыто – он пошёл дальше. Будь оно открыто, он бы всё равно не променял пьянящую свободу ночи на металл вагонов и духоту туннелей.

Пройдя мимо метро, он свернул в какой-то дворик. И неожиданно из темноты выступила фигура, преграждая ему путь. Свет улицы ещё бил ему в спину, и незнакомец видел лишь его силуэт.

- Владимир? – спросил он.

- Нет. – ответ вампира столь же равнодушен, сколь странен голос, его произнёсший.

- Вы Владимир? – голос незнакомца потерял былую уверенность.

- Никоим образом. – предельно вежливо ответил вампир, поворачиваясь вполоборота к свету и стягивая колпак.

«Она была чертовски права, пугать цивилов – это великолепно!»

Незнакомец присмотрелся – и побыстрее прошмыгнул мимо, туда, к свету и редким в столь позднее время суток людям.

«Скучно» - подумалось вампиру. И в который раз он вспомнил вечер.

«Не набьёшь ли трубку?»

«Конечно.»

«Главное, мне кажется, это доверие…»

Спустя ещё полчаса прогулок он вышел во двор какого-то дома, где тусовалась толпа парней и девчонок. Драться хотелось ещё сильнее, как и крови, но он не стал мешать им…

«Нет, положительно, я сегодня на редкость мирен. Наверное, на меня так подействовали вечерние беседы… Да, пожалуй. Не будь их, я бы уже тихо загибался у себя…»

Усмехнувшись, он подошёл к парню, спящему на скамейке, и гаркнул тому в ухо: «Ночной дозор, выйти из сумрака!»

Парень вскочил, дико озираясь. И узрел перед собой фигуру в джинсе, лицо которой пряталось в тени, а глаза… глаза отсверкивали красным. Несостоявшаяся жертва, как ей думалось, вампира, рванула, не разбирая дороги, через кусты к дороге, провожаемая диким хохотом нашего знакомого.

Дальнейшие его странствия закончились тем, что он вышел на проспект, через четыре километра отсюда пересекающий улицу, на которой он жил, и элемент неожиданности исчез, зато появились два парня, целеустремлённо идущих ему наперерез.

«Ну слава богу, а то я уж подумал, что так и не подерусь…»

«Эй, закурить есть?»

Закурить было.

«Нет.»

«А времени сколько?»

«Не знаю.»

«Слышь, ты чего вы$бываешься?» - и первый пихнул вампира в грудь. После чего был сбит мгновенной подсечкой. А вампир с радостным звериным рычанием бросился на второго. «Не убить бы» - подумалось ему. «Мне это сейчас не нужно».

Хлёсткий удар по челюсти, правой в живот, коленом в лицо…

Разворот. Первый из горе-нападающих уже успел подняться, и получил кроссовком по коленной чашечке, и жуткий, выбивающий удар кулаком - по локтю. Раздался хруст, и дикий вопль.

Вампир скрылся в темноте, оставляя сзади горе-нападающих… Отбежав на пол-километра, он умерил шаг, достал из кармана банку пива, откупорил, и одним духом выпил половину.

«Ночь воистину прекрасна…» - подумалось ему. Не спеша прихлёбывая, он продолжил свой путь.

На небосклоне, там, где кончалась Москва, разворачивались две аномалии – «облачные вихри», как их называли, и он мельком, равнодушно, подумал, что их становится всё больше с каждым годом…

Если не считать небольшой стычки со стаей бродячих собак, на которых он попросту по-звериному огрызнулся, так, что они с воем убрались прочь, дальнейший его путь до дома прошёл без приключений.

Уже раздевшись, и лёжа в постели, он ещё раз перебирал события того вечера.

Ему было очень тоскливо, потому что он уже безумно давно не видел Неведомую, и он поехал к одной хорошей знакомой…

Попить пива перед подьездом, покурить трубку и неспешно поговорить за жизнь.

И тут он вспомнил о данном обещании…

«Потом расскажешь, Нео, как прошло твоё путешествие.» - сказала Попутчик, и протянула ему руку на прощанье.

И он пожал руку, сказав:

«Конечно».

- Конечно!

И, вскочив с постели, забыв про сон, он сел за стол, взяв в руку ручку…



З.Ы. Читать по порядку!

---

Фэнтези, первые шесть страниц...

Собрался-таки...

Читать

Часть 1.



Глава 1.

Тэлия.

Окрестности Кэллона, шестой день третьей луны по летоисчислению Святого Элира.

Ночь, два часа после Времени Смерти.



Над равниной плыл выползающий из близлежащего леска туман. Сквозь пасмурные тучи изредка пробивались лучи полной луны. Крик дикой птицы пронзил ночной воздух, и Тэлия внезапно очнулась, будто вынырнула из безжизненного омута. Странно, почему ей подумалось именно об омуте? Ах, да… Они с братом любили купаться в тихом прудике недалеко от их дома… Вода была такая мягкая, ласкающая… Мокрая… Мокрая?! Почему она мокрая? Это не сон? Тэлия стряхнула с лица какую-то гадость, и попыталась вскочить. Острейшая боль пронзила правую половину черепа, и она рухнула обратно на влажную почву. Отдышавшись, она попробовала сесть. Вскоре ей это удалось. Правая рука её была в крови. Она осторожно поднесла её к ране на голове, и у неё потемнело в глазах от боли. Расширившимися зрачками она огляделась вокруг, увидела лес, туман, луну, и внезапно вспомнила всё.

…С тех пор, как умерли её отец и мать, а затем, в день её шестнадцатилетия, ушёл на заработки и не вернулся брат, ей приходилось много работать, чтобы заработать себе на пропитание. Вот и сегодня, она с самого утра стояла на рынке, продавая фрукты. Вечером, возвращаяась домой, она неожиданно оказалась нос к носу с несколькими людьми. Эти закованные в разнокалиберные доспехи мужчины недавно приехали в Кэллон. Старейшина говорил, что это слуги Святого Элира, но по виду это были самые обычные наёмники. Тэлия часто смотрела на них, дивясь на красоту доспехов и блеск мечей, но близко не подходила.

Они были пьяны до безобразия. Двое из них поддерживали третьего.

- Эй, Рагон! – радостно воскликнул один из них, - посмотри, какая цыпа! А ты жаловался, что тебе не с кем будет скрасить вечерок!

- Я вижу, Доблак! – раздался спокойный голос за её спиной, и она с ужасом поняла, что окружена. – И не кричи так, или ты хочешь, чтобы сюда сбежался весь квартал?

Тэлия дёрнулась влево, вправо, и открыла был рот, чтобы закричать, но вдруг сильная мужская ладонь зажала ей рот и нос. Она начала брыкаться, задыхаясь, и полетела куда-то в непроглядную черноту.

… - Доблак, сожри тебя ховр! Ты её не придушил? А то ведь я и тебя использовать могу! По прямому назначению! – Раздался дружный хохот, и тут на неё обрушился поток ледяной воды. Она вздрогнула и открыла глаза. Нет, страшный сон никуда не исчез, она лежала на грязных лошадиных попонах в каком-то полуразрушенном строении, и наёмники толпились рядом.

- Да куда она денется! Живая, Рагон, не беспокойся. Что с такой кобылой станется?

«Это я-то кобыла!» - подумала Тэлия. – «Да чтоб мне провалиться на месте, если есть в городе девушка хоть на пару транов легче меня!»

Она вскочила.

- Послушайте, вы! Немедленно отпустите меня, или у вас будут неприятности! Слышите?

- Ой-ой-ой, какая яростная! Прям счас съест! Ты и в постели такая же? – перед ней стоял Рагон. – А ну, лежать, разрази меня гром! – он пихнул её в грудь, и она свалилась мешком на своё импровизированное лежбище.

Послышалось сопение, рядом с ней на колени опустился Рагон. Она попыталась вскочить, но он придавил её шею своей рукой, и начал не спеша расстёгивать застёжки у неё на платье. И тут она как-то сразу поняла, что это всё происходит именно с ней, всерьёз, и если она немедленно что-нибудь не предпримет, то этот мерзавец сейчас её… о, боже!

Она начала извиваться и кричать.

- Кричи, голубка, кричи… Мне это нравится… В округе на много миль никого нет… - Он больно схватил её за грудь.

- Давай, Рагон! Вставь ей! Десять на то, что девчонка загнётся раньше, чем пробьёт Время!

- Пятнадцать!

Рагон перестал шарить рукой у неё под платьем, повернулся, и сказал:

- А ну, пошли вон, шакалы! Хорош орать!

Наёмники под гогот и оживленные переговоры вывалились наружу.

Рагон навалился сверху…



***

Дорога с Кэллона на Мойр, седьмой день третьей луны. Трактир «Крылатый Лоу»



Она очнулась в незнакомой комнате. Уютно потрескивал очаг, распространяя нежное тепло. Тэлия лежала на большой кровати в углу, накрытая толстым одеялом.

По телу разлилось блаженство… Очень хотелось закрыть глаза и подремать, понежится…

Но почему так болит тело? Эта боль прогоняет весь сон. Тэлия недовольно заворочалась. Да ещё какой-то дурацкий кусок тряпки постоянно наползает на глаза. Она попыталась снять его, и это движение отдалось болью во всей голове. Похоже, это какая-то повязка. Тэлия ощупала себя. Она лежала абсолютно голая, а её одежда, выстиранная и вычищенная, была аккуратно сложена на низком стуле возле кровати.

Поодаль от кровати стояло большое кресло, и в нём кто-то сидел. Молодой человек лет двадцати пяти от роду. Тёмные волосы. Длинный плащ. Правильное лицо. Глаза.

- О, я вижу, ты наконец очнулась? – услышала она приятный голос. – Я уж думал, этого никогда не случится.

- Кто вы такой? – спросила она, приподнимаясь в постели. – Где я?

- Совсем хорошо. Так ты ничего не помнишь? Только девчонки с потерей памяти мне и не хватало.

- Нет… Я помню… Я, кажется, возвращалась с рынка, и решила срезать путь… А потом… - Она неожиданно сначала покраснела, потом побледнела. – Господи!

- Вспомнила. – спокойно констатировал незнакомец. – Ну наконец-то. Теперь я могу ехать.

- Ехать? Куда? Где я нахожусь? Что случилось?

- Да, да, конечно. – голос незнакомца отдавал скукой. - Ты находишься в двадцати с лишком миль от Кэллона, в придорожном трактире. Я ехал в… мм… не важно, и нашёл тебя в лесу на окраине твоего захолустного городка. Твоя голова и рука были в крови, а одежда порвана… Я привёз тебя сюда. Не волнуйся, за место заплачено.

Незнакомец повернулся и начал натягивать на себя перевязь с длинным мечом.

Тэлия возмутилась.

- Черт возьми, вы что, так и бросите меня здесь?! Я же понятия не имею, как отсюда выбираться!

- Прости, красотка, но мне действительно пора. Трактирщик, думаю, ответит на все твои вопросы. – незнакомец подошёл к двери и взялся за ручку. – Прощай.

- Стойте, разрази вас Карр! – Тэлия, забыв, что на ней ничего нет, вскочила с постели и бросилась к незнакомцу.

Тот кинул на неё мимолётный взгляд.

- Ты что, пытаешься соблазнить меня? Меня не интересует твоё тощее тело.

- Что-о?! Да как ты посмел, дьявольское отродье, подумать такое?! – возопила Тэлия, в панике схватив с постели одеяло и пытаясь прикрыться. – Что б тебя…

Она осеклась, обнаружив, что незнакомец с каким-то странным выражением лица за ней наблюдает.

Тот повернулся, прошёл до кресла, отстегнул перевязь с мечами и сел.

- Раз уж мы так плавно перешли на «ты», тогда, может, познакомимся? Меня зовут Роланд. Я путешественник. А ты кто? Маг? Или, может быть, лучница? – серые глаза смотрели на неё с усмешкой.

-Меня зовут Тэлия. – промямлила она. – Я продавец фруктов на Северном Рынке Кэллона.

- Да уж. Очень серьёзная профессия. – он откинулся в кресле. – И что же хочет от меня уважаемая Тэлия, продавец фруктов на Северном Рынке Кэллона?

- В каком смысле? – под пристальным взглядом его глаз ей было удивительно неловко.

- Ну как же? Ты тут гонялась за мной, уговаривала не уходить, вертела перед моим носом своими прелестями…

- Послушай, ты, если ты намерен надо мной издеваться, то…

- То – что? Что ты сделаешь в таком случае? Выгонишь меня? Или, может быть, уйдёшь сама? Похоже, ни один из этих вариантов тебя не устраивает. Так что же ты от меня хочешь?

- Послушайте, Роланд… - промямлила она. – мне совсем некуда идти, и средств на существование у меня нет, и…

- Понятно. Тебе нужны деньги. – произнёс он с презрением. – Что ж, я их тебе дам.

- Нет, вы меня не так поняли… я… - промямлила она, и вдруг на одном дыхании выпалила: - можно мне пойти с вами?

- Со мной? – казалось, он был удивлён. – Зачем?

- Ну я же говорю, у меня нет средств к существованию, и дома, в Кэллоне, меня никто не ждёт, и… - Тэлия замолкла под его пристальным взором.

- Понятненько. Приключений, значит, захотелось. – Роланд неожиданно поднялся с кресла, одним огромным шагом пересёк комнату, подошел к кровати, на которой она сидела, и взял её за подбородок. – Послушай, детка, я отправляюсь в Мойр, и дальше, к границе королевства, и мне совсем не нужны в дороге пятнадцатилетние соплячки, которые продают фрукты на каком-то там рынке!

Шлёп! Он не успел отскочить, и Тэлия залепила ему пощечину.

- Чёрт подери, ты меня достал! Убирайся куда хочешь, грубиян! Мне не нужна компания таких, как ты!

- Ну и отлично. А ты скора на руку. - Он подошёл к креслу, и второй раз за день нацепил на себя перевязь. Быстрым взглядом он оглядел комнату, проверяя, не забыл ли чего, и как-то неуверенно пошёл к двери. На глазах у Тэлии навернулись слёзы. Какая же она дура! Этот человек нашёл её в лесу, привёз сюда, заплатил за комнату, за лечение… А она сидит и капризничает, как… Она вспыхнула. Именно – как соплячка! Правильно он её назвал! Из-за собственной дурости она потеряла хорошего попутчика. Конечно, он смеялся над ней, но… Это всё же лучший вариант, чем какой-нибудь вечно пьяный забулдыга.

Роланд взялся за ручку двери. В самом деле, что ты так колеблешься? Обычная девчонка. Что тебя ещё удерживает здесь? Ты сделал всё, что мог.

Он обернулся. Телия смотрела ему вслед, на глазах у неё блестели слёзы, тонкая шейка виднелась из-под одеяла, которым она всё ещё прикрывалась…

Роланд вздохнул и вернулся.

- Почему ты не хочешь вернуться домой? – устало спросил он.

Тэлия не могла поверить. Он не ушёл! После всего, что она натворила…

- У меня правда дома никого нет. – тихо сказала она. – Отец и мать умерли уже давно, а старший брат ушёл в Мойр на заработки, и с тех пор я его больше не видела. Торговля на рынке подчас не приносит дохода даже на еду. Дом уже пообветшал… Да и после этого случая, как я смогу жить в Кэллоне? Это были слуги Святого Элира. Они постоянно торчат у нас в городе. Я не смогу забыть то, что случилось. Не смогу жить с ними в одном городе.

Роланд откинулся в кресле и задумался. Что ж, в конце-концов, это он её нашёл… Он глубоко вздохнул.

- Что ж. Ладно, Тэлия. Ты можешь пойти со мной. Я искренне надеюсь, что меня не будут после этого разыскивать, как похитителя детей. – он устало потёр переносицу. - Кстати, сколько тебе, всё-таки, лет?

- Мне уже семнадцать. – Тэлия так обрадовалась тому, что ей не надо возвращаться в Кэллон, что даже не обратила внимания на «похитителя детей».

- М-да? А по тебе не скажешь. Подожди меня здесь, я скоро вернусь. – Роланд встал с кресла.

- Куда вы?

- Успокойся, я просто иду уладить кое-какие дела с трактирщиком. Видишь, я даже перевязь оставил? Если эта старая сволочь припрётся сюда и начнёт вякать что-нибудь про комнату, можешь смело отрубить ему нос. – Он неожиданно улыбнулся, подмигнул ей, и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

Тэлия встала с постели, и начала не спеша одеваться. Кажется, жизнь начинает налаживаться, - подумала она.

Одевшись, она подошла к окну. Было около одиннадцати; солнце, с трудом пробивавшееся через плотные тучи, не могло разогнать серый утренний туман, и окружавший трактир лес как будто вставал из него. Мимо трактира шла дорога, она выходила из полосы тумана и уходила туда же. Подул ветер, и принёс с собой запахи сырого леса. Окружающий пейзаж был на удивление чужим, он так и дышал враждебностью, но в то же время было в нём что-то притягательное.

Недалеко от трактира стояла конюшня, ветер донёс до Тэлии запахи соломы и лошадей, знакомые с детства. Сзади стукнула дверь. Она обернулась. То был Роланд, и в руках у него был поднос с едой. Жареная курица, пирог с мясом, тушёный кролик… И только тут она почувствовала, как голодна. В желудке предательски забурчало.

- Спорю, ты безумно хочешь есть. – с усмешкой сказал Роланд. – Ты не ела больше суток.

Вид Тэлии говорил сам за себя.

- Ну-ну-ну, держи скорее, да, смотри, поднос не съешь.

Она с жадностью накинулась на еду.

- М-м-м-м, как же вкусно! Роланд, а вы… вы не будете есть?

- Я позавтракал утром, пока ты спала. Кстати, может быть, ты соизволишь перейти со мной на «ты»?

- Да. Да, конечно, Роланд. – промямлила она с набитым ртом. – Простите. То есть прости.

Он сел в кресло и стал смотреть, как она ест. Чёрт подери, почему ты это делаешь? Она ведь тебе даже не нравится. Или нравится? В любом случае, она напоминает мне меня самого, в семнадцать лет, подумал он.



***

Получасом позже.

- Я купил тебе лошадь, смену одежды и плащ. – Он бросил вещи на кровать. – Одевайся, мы выезжаем через полчаса. Как будешь готова, спускайся вниз.

- Да, мастер. – Тэлия решила быть послушной, чтобы не доставлять Роланду излишних хлопот.

Роланд забрал перевязь и спустился по лестнице на первый этаж. Немедленно к нему подскочил старый трактирщик Грейвз:

- Господин уезжает? Господин ещё не заплатил за второй завтрак. И ещё, господин, эта девушка, она ведь едет с вами? Как вы думаете, как мне поступить, если ей будут интересоваться?

Роланд неуловимым движением оказался рядом с трактирщиком, и, прежде чем тот успел отскочить, неожиданно схватил его за шею, под подбородком:

- С каких это пор ты, старая скотина, вздумал меня шантажировать? – сказал он яростным шёпотом. - Если я узнаю, что это ты проболтался про неё, а я узнаю, то ты пожалеешь, что родился на свет. Я раскатаю твою таверну по брёвнышкам, а сам ты будешь умирать долго и мучительно, понял? А теперь держи. – Роланд отпустил его и сунул ему в руку три или четыре монеты. – Это плата за завтрак. И упаси боже тебя проболтаться.

Он поднялся в комнату.

- Проклятье, неужели здесь нет ни единого зеркала?! – донеслось из-за неплотно притворённой двери. Роланд усмехнулся, и распахнул дверь. Тэлия уже была практически полностью одета. При взгляде на неё он изумленно поднял брови - она выглядела великолепно: стройная, тонкая, простой мужской дорожный костюм удивительно ей шёл, а выбивающийся из-под шляпы краешек повязки придавал ей чуточку залихватский вид.

- Превосходно. – сказал он. – Ты готова ехать?

Тэлия всё ещё чувствовала некоторую слабость, но ответила:

- Да, я готова.

- Тогда не будем тянуть. Пошли. - И Роланд, уже в который раз, начал спускаться по лестнице вниз. Тэлия последовала за ним. Возле конюшни стояли две оседланные слугой лошади, серая и вороная. Серая предназначалась Тэлии. Роланд подал ей руку, помогая вскочить в седло, но она с негодованием отвергла помощь. «Уж не думает ли он, что я полная неженка, абсолютно ничего не умеющая?!» И Тэлия, как в детстве, одним движением запрыгнула на лошадь. Роланд усмехнулся. Точно таким же движением оседлав свою, он легонько ткнул её под бок шпорой, и, не спеша, поехал по дороге. Почти сразу же его догнала Тэлия. Некоторое время они ехали бок о бок, молча, но потом любопытство пересилило гордость.

- Послушай, Роланд, а куда мы едем? – спросила она.

- Я же говорил уже, - сказал тот с непонятным раздражением, - в Мойр, а потом к границе королевства.

«Ишь, какой задавака, и спросить уже ничего нельзя. Ну и пожалуйста. Теперь буду молчать».

Роланд покосился на неё. Насупленная Тэлия выглядела на редкость забавно. Он усмехнулся. Пока что для неё это одно большое приключение… Посмотрим, что будет дальше…

Двое абсолютно разных людей, с различными целями и планами, ехали вместе по лесной дороге…



Глава 2.

Начало пути.

Был примерно час дня. Проглянувшее сквозь облака солнце уже прогрело землю, роса окончательно испарилась, промозглый утренний туман развеялся, и на лесной дороге стало удивительно хорошо… Лучи света пробивались через листву, и где-то вдалеке второй раз прокричала птичка-полуденка. «Время, когда на базаре торговля в самом разгаре» - подумала Телия. – «Старый Пирс теперь, небось, негодует, кричит на весь рынок, ищет её… Добро бы о ней беспокоился, так ведь нет, он, видите ли, несёт убытки каждую минуту! И нет, чтобы самому встать к прилавку! Он и пальцем не пошевелит, толстый боров!»

- Что? Уже грусть заедает? – бесцеремонно вклинился в её мысли Роланд.

Телия покосилась на него.

- Нет, вовсе нет… Я очень рада, что в моей тупой размеренной жизни наконец-то произошли хоть какие-то перемены… - неожиданно мирно ответила она.

«Хм, а с ней, когда она не злая, вполне можно разговаривать…» - подумал Роланд. Вслух же он сказал:

- Что ж, хорошо. – дорога сузилась, проходя между стволами тесно растущих деревьев, да так вновь и не пошла вширь. Теперь они ехали бок о бок. – Ты не думала, чем станешь заниматься, когда мы приедем в Мойр?

- Заниматься? Нет, не думала… Я хотела бы поехать дальше странствовать с тобой…

- Интересно, что это ты так за меня цепляешься? Доедем мы до Мойра, и ты свободна… Там всегда полно искателей приключений, так почему же именно я? И потом, я еду в опасные земли, и могу не вернуться…

- Меня не страшит смерть! А другие искатели… Понимаешь, они все какие-то пустые…

- А я, значит, полный? – он с усмешкой посмотрел на неё.

- Да… Нет… - она вдруг покраснела. – Просто… Просто у тебя… - она смущённо засмеялась. – У тебя есть душа! Ты человек, а не…

Телия замялась и посмотрела на Роланда. И была потрясена: его черты лица исказились, в них сквозила боль. Однако это длилось всего мгновение. Он бросил на неё взгляд – и вновь стал самим собой, тем Роландом, к которому она успела привыкнуть за короткое время их знакомства.

«Опять… Второй раз… И как похоже… Черт, я что, вечно буду натыкаться на напоминания?»

- Запомни, Телия. Смерти не боится лишь полный идиот, да ещё, пожалуй, Сам, чьё имя не поминают всуе… Все люди боятся смерти. Это правильно, твоя цель в жизни – всё, что угодно, но, как правило, не смерть. Но есть вещи, которые сильнее этого страха. Которые заставляют этот страх перебороть. – он смотрел прямо перед собой. - Долг, честь… Любовь… Они сильнее его во сто крат. В жизни любого человека бывают случаи, когда можно рискнуть собой, ради другого, быть может, умереть, но сделать это с пользой… Если тебе не дорога жизнь, побереги её хотя бы для одного из таких случаев…

А вообще – просто живи, как умеешь, и дай другим жить так же… От смерти пользы меньше, чем от жизни, что бы с тобой не случилось… Что бы с тобой не случилось, всегда найдётся кто-то, кому ты нужна… Или была нужна… И ради него или его памяти, ради того, что он в тебя вложил, и стоит жить…

Повисло молчание. Тэлия почувствовала, как у неё загорелись кончики ушей.

- Ты, наверное, думаешь, что я дурочка… - сказала она после некоторой паузы, что бы хоть как-то нарушить тишину.

- Нет, не думаю. – сквозь зубы сказал он. – Умереть – легче всего. Жить – вот что достойно уважения. Не бежать. Иметь смелость жить. Что бы ни случилось.

Вновь повисло молчание. На этот раз первым его нарушил он.

- Значит, ты-таки хочешь ехать со мной. – небрежно произнёс мужчина. - Что ж, отговаривать не буду. По крайней мере, не так скучно будет в дороге. И вот что: я задержусь в Мойре на неделю-другую, буду ждать вестей от одного человека… За это время ты могла бы кое-чему научиться – основам владения луком, кинжалом, ну, или что там тебе по душе…



***