The day that you stop running is the day that you arrive.
Надежды мало успеть на поезд — в Москве по пробкам с утра летя. Проснулся, кофе, подтянут пояс, снаружи — снега почти по пояс, а небо хмурится от дождя. И вроде выпито было мало, и спал четыре (почти) часа — а сердце даже без кофе сжало, по нервам словно тоской скребя. Уходит поезд, рюкзак-наездник торопит, прыгает за спиной, бежишь, не слыша вокзала песню: второй перрон, отправленье... Стой! Успел. Запрыгнул. У проводницы лицо видавшей всех во гробах. Змею-вагон отпускает столица, а поезду каждую ночь что-то снится, за хвост он кусает себя в этих снах. Что, отдышался? Рюкзак седлает: иди сквозь поезд, ищи плацкарт. Дожил, гляди-ка — ворчит — до мая, дожил, дополз, отчего-то зная:
Ты дальше справишься и без карт.
Рюкзак удобно лежит на полке, и будто дремлет, хвостом звеня. Листаю книгу, не зная, сколько пути осталось мне до тебя. Наушник в ухо, сто лет до лета, до лет текущих — полсотни лет, мы все себя потеряли где-то, когда-то, с кем-то нашли ответы — забыв, в итоге, на что ответ. Вагон неполон: пустые полки на месте тех, кто сегодня не. Гитару кто-то достал; аккордом сметает всё, что принёс извне. Играет тихо; поёт смешливо; вагон колёсами ритм отбил. "Лилит забудет твою фальшивость, неважно, кем для неё ты был. Лилит хохочет, дойдя до ручки, черноволоса и горяча. Приснится ночью, нагая сучка — с постели выпрыгнешь ты, крича. Все мы шлюхи Лилит — предаём, презираем, поголовно считая, что всё сходит с рук. И идём, незаметно, по самому краю, и уверенно пилим свой собственный сук". Гитара стихла, звенят стаканы, певец напился и крепко спит. Темнеет — что ж, темнота прячет раны.
Отчего-то мне жалко Лилит.
Ночной перрон осторожно дышит, нагретый солнцем, и льнёт к ногам. Мазутом пахнет; чуть сносит крышу от смеси пота и табака. В дороге просто побыть счастливым: стакан гранёный да крепкий чай. Гитара чуть дребезжит, лениво, не время струнам сейчас звучать. Вагон качает, как лодку в море, чем дальше в сон — тем штормит сильней. В дороге хочешь не хочешь — сморит, дорога сгладит любое горе, но только если идти по ней. Уснуть — и спутать года, страницы, в закат по морю пешком уйти. Увидеть тех, кто давно только снится, такие родные, забытые лица, увидеть — и удержать в горсти. Дорога любит людей покрепче, видать, вкуснее выходит чай. Дорога помнит — тобою — встречи, чем старше стал, тем прощаться легче:
Наотмашь рубить с плеча.
Здесь очень-очень легко не помнить, как ты сменяешь людей и дни, как на губах застывает коркой тяжелый огонь, что горит внутри. Как ты привычно — сильнее многих — всех понимаешь, домой идя... Туда, где снявший улыбку Локи уже не боится сойти с ума. Может, во снах и в любимых книгах есть хоть лазейка в чудесный мир? Где каравеллу штурмуют бриги, сбился со счёта ночей эмир, где Крысолов уводил мальчишек — пока не поздно учить, спасти, где пара белых, обычных мышек могут вселенную сбить с пути? Где мчится поезд к тебе — прошедшей, где непонятно, что сон, что явь. И где в ночи кто-то шепчет: "Мы шлюхи, Лилит."
И, похоже, он прав.
Ты дальше справишься и без карт.
Рюкзак удобно лежит на полке, и будто дремлет, хвостом звеня. Листаю книгу, не зная, сколько пути осталось мне до тебя. Наушник в ухо, сто лет до лета, до лет текущих — полсотни лет, мы все себя потеряли где-то, когда-то, с кем-то нашли ответы — забыв, в итоге, на что ответ. Вагон неполон: пустые полки на месте тех, кто сегодня не. Гитару кто-то достал; аккордом сметает всё, что принёс извне. Играет тихо; поёт смешливо; вагон колёсами ритм отбил. "Лилит забудет твою фальшивость, неважно, кем для неё ты был. Лилит хохочет, дойдя до ручки, черноволоса и горяча. Приснится ночью, нагая сучка — с постели выпрыгнешь ты, крича. Все мы шлюхи Лилит — предаём, презираем, поголовно считая, что всё сходит с рук. И идём, незаметно, по самому краю, и уверенно пилим свой собственный сук". Гитара стихла, звенят стаканы, певец напился и крепко спит. Темнеет — что ж, темнота прячет раны.
Отчего-то мне жалко Лилит.
Ночной перрон осторожно дышит, нагретый солнцем, и льнёт к ногам. Мазутом пахнет; чуть сносит крышу от смеси пота и табака. В дороге просто побыть счастливым: стакан гранёный да крепкий чай. Гитара чуть дребезжит, лениво, не время струнам сейчас звучать. Вагон качает, как лодку в море, чем дальше в сон — тем штормит сильней. В дороге хочешь не хочешь — сморит, дорога сгладит любое горе, но только если идти по ней. Уснуть — и спутать года, страницы, в закат по морю пешком уйти. Увидеть тех, кто давно только снится, такие родные, забытые лица, увидеть — и удержать в горсти. Дорога любит людей покрепче, видать, вкуснее выходит чай. Дорога помнит — тобою — встречи, чем старше стал, тем прощаться легче:
Наотмашь рубить с плеча.
Здесь очень-очень легко не помнить, как ты сменяешь людей и дни, как на губах застывает коркой тяжелый огонь, что горит внутри. Как ты привычно — сильнее многих — всех понимаешь, домой идя... Туда, где снявший улыбку Локи уже не боится сойти с ума. Может, во снах и в любимых книгах есть хоть лазейка в чудесный мир? Где каравеллу штурмуют бриги, сбился со счёта ночей эмир, где Крысолов уводил мальчишек — пока не поздно учить, спасти, где пара белых, обычных мышек могут вселенную сбить с пути? Где мчится поезд к тебе — прошедшей, где непонятно, что сон, что явь. И где в ночи кто-то шепчет: "Мы шлюхи, Лилит."
И, похоже, он прав.