The day that you stop running is the day that you arrive.
Обычный вокзал.
Много букв. Чтобы помнить. Рассказ, пожалуй.
Это был обычный вокзал.
Чай в пластиковом стаканчике был лишь эхом того восхитительного чуда, в которое превращается в промерзшем до мозга костей плацкартном вагоне обычный пакетик «Липтона» с парой кубиков сахара и долькой лимона, заваренный поутру в фирменном стакане с подставкой.
Прибывшие люди, радостно встречаемые родственниками, или же одиноко спешащие по своим делам.
Уезжающие. Торопятся.
Кто-то – напиться до состояния бревна, чтобы очнуться уже в конечном пункте назначения, заглушить голоса в голове, бешеных кошек в душе, рвущих ее в клочья.
Кто-то – просто по делам. Его поезд еще не подан, а он уже торопится – туда, куда едет. Он уже там, уже весь в суете своих обязанностей, он пьет кофе и листает деловой журнал.
Кто-то – едет с семьей или друзьями. На море, в поход, да Бог знает, куда еще.
Веселье от предстоящего или сиюминутные заботы полностью ими владеют, они улыбаются, хмурятся, ищут, рассказывают анекдоты, и, так же как и все здесь – ждут.
Люди, лица, на море, в Москву, Питер, Петрозаводск, Омск, к работе, жене, детям, взмахам весел над водой, таежным тропам, деловым партнерам…
Ну, а кто-то – просто едет. Он едет к друзьям. Или к месту.
Или просто лечить душу.
Мы курим в тамбурах, глядя сквозь окно и темноту за ним, сигарету за сигаретой.
Строчим что-то в блокноте. Смотрим сквозь. Людей, лица.
Там хорошо, где нас нет. И вот – спешим. Догнать, убежать, скрыться, поймать… Догнать себя. Обрести покой в душе.
Поезда – храмы воспоминаний. Места наших душ.
Продавцы в вокзальной кафешке не смотрели в мою сторону, и я достал из-за пазухи фляжку с коньяком, припасенную на дорогу.
Почти спиной почувствовал взгляд, обернулся.
Мужчина лет тридцати пяти, в рубашке с закатанными рукавами, коротко стриженый, смотрел на меня, не моргая. Сквозь меня.
Он, так же как и я, куда-то ехал. К кому-то, зачем-то… Перед ним, на столике, стояло блюдце с нехитрой вокзальной закуской и пластиковой вилкой.
- Перебирайся. У тебя есть выпивка, у меня зажевать найдется. Поговорим. – предложил он. Не дожидаясь ответа, встал и пошел к кассе - за второй вилкой.
Я подошел. Вилка заняла свое место с другой стороны тарелки с какой-то колбасой. Выпили. Закусили. Помолчали…
– А я вот еду. – Нехитро начал он свой рассказ. Как-то сразу было видно, что он всего лишь не знает, как выразить то, что накопилось и готово прорвать плотину души, именно мне. И так бывает…
– Ленинградский, значит, вокзал. А завтра Московский будет. А потом еще какой.
Он помолчал.
– Если бы она не любила меня, я был бы счастлив. Говорят, хирурги, делающие операции на сердце, могут резать его по живому, день за днем, рассекая, зашивая и сращивая. А сердце после этого будет жить дольше, чем было отведено ему природой. Уже почти умершее – живет дальше. Дольше.
Причинять боль, потому что так нужно. Потому что так лучше. Каково это?.. – у меня зазвонил телефон. Кивнув ему, чтобы подождал, я взял трубку.
– Сергей, слушаю. Да. Привет. А кто это?.. – он увидел, как у меня закаменело лицо, и поспешно сунул в мою протянутую руку фляжку. Я от души хлебнул.
– Да, я тебя слушаю, привет. – совершенно нормальный голос, поза, только не смотрите мне в глаза! – Да, все хорошо. Вот как? Бывает… Я? На вокзале. В Питер. Зачем? А ты все еще ездишь в Питер зачем-то? Ты тоже не изменилась. Наверное. Ладно, что звонишь? А…
Достаю сигарету, закуриваю, затягиваюсь, тушу – здесь нельзя курить.
– Ну, у меня все хорошо, как обычно. А. А-а. Ясно. Ну, ладно, давай. Дочке привет. От несостоявшегося… папаши. – убираю телефон.
– Ненавижу звонки из прошлого. Продолжай…
– Когда тебя любят, это больнее всего. – Я кивнул. – Если взять две одинаковые фигурки из детского паззла, и положить их друг на друга – он накрыл одну ладонь другой – они все равно не совпадут ни по рисунку, ни по контурам. Зато две соседние стыкуются сразу и намертво.
Скучно. Никогда не смотри глубже – это слишком больно. Впрочем, все равно будешь. Если у тебя много шрамов на руке, новые уже не столь болезненны, как прежде.
Вот, собственно, и все… Только страшнее всего, когда тебя любят. И лечат, мучая, продлевая биения почти уже мертвого, режут, зашивают, заботятся, выхаживают…
Мы помолчали. Коньяка во фляжке убавилось наполовину. Каждый думал о своем.
Недокуренная сигарета лежала на грязном столе.
– Значит, тоже едешь вспоминать.
– Вспоминать, забывать… Душу лечить. – в ушах отдавался телефонный разговор. – Друзей увидеть… Все слова банальны, если не вкладывать в них их настоящий смысл.
– Это верно. Все прошедшее уже было, знаешь? Ты, главное, не забывай ничего. Воспоминания – это то, что ты сейчас.
– Специально не забудешь, а уж коли сложилось… – Курить больше не хотелось. – Ты знаешь, а все равно надо жить. Идти через все, чтобы получить все.
Он усмехнулся как-то невесело.
– Вокзалы - странное место. Место встреч и памяти, верно? А все равно мы - живем.
– Жизнь всегда убивает своих учеников.
Мой собеседник поморщился.
– Старо и пошло. Жизнь всегда твоя - так лучше. Тебе не кажется?
– Да, наверное - я пожал плечами.
– Ясно. – Он посмотрел на часы. Мелькнули странные круглые шрамы на руке, выше железного браслета. – А у меня сейчас поезд уже. Когда твой?
– Через полтора часа.
– Ясно. – снова повторил он. – Давай, еще по глотку, и побегу. Хочешь совет? Не сворачивай никуда. Даст бог, догонишь меня… в Питере или когда-нибудь.
Мы выпили, и он просто ушел. А я даже не спросил его имени.
Впрочем, лет через пятнадцать я действительно его догнал.
В туалете Ленинградского вокзала, моя руки, бросив взгляд в зеркало.
И тогда я пошел в задрипанное вечное кафе и взял себе такое же вечное блюдце с колбасой, и вилку. Одну.
И стал ждать.
Много букв. Чтобы помнить. Рассказ, пожалуй.
Это был обычный вокзал.
Чай в пластиковом стаканчике был лишь эхом того восхитительного чуда, в которое превращается в промерзшем до мозга костей плацкартном вагоне обычный пакетик «Липтона» с парой кубиков сахара и долькой лимона, заваренный поутру в фирменном стакане с подставкой.
Прибывшие люди, радостно встречаемые родственниками, или же одиноко спешащие по своим делам.
Уезжающие. Торопятся.
Кто-то – напиться до состояния бревна, чтобы очнуться уже в конечном пункте назначения, заглушить голоса в голове, бешеных кошек в душе, рвущих ее в клочья.
Кто-то – просто по делам. Его поезд еще не подан, а он уже торопится – туда, куда едет. Он уже там, уже весь в суете своих обязанностей, он пьет кофе и листает деловой журнал.
Кто-то – едет с семьей или друзьями. На море, в поход, да Бог знает, куда еще.
Веселье от предстоящего или сиюминутные заботы полностью ими владеют, они улыбаются, хмурятся, ищут, рассказывают анекдоты, и, так же как и все здесь – ждут.
Люди, лица, на море, в Москву, Питер, Петрозаводск, Омск, к работе, жене, детям, взмахам весел над водой, таежным тропам, деловым партнерам…
Ну, а кто-то – просто едет. Он едет к друзьям. Или к месту.
Или просто лечить душу.
Мы курим в тамбурах, глядя сквозь окно и темноту за ним, сигарету за сигаретой.
Строчим что-то в блокноте. Смотрим сквозь. Людей, лица.
Там хорошо, где нас нет. И вот – спешим. Догнать, убежать, скрыться, поймать… Догнать себя. Обрести покой в душе.
Поезда – храмы воспоминаний. Места наших душ.
Продавцы в вокзальной кафешке не смотрели в мою сторону, и я достал из-за пазухи фляжку с коньяком, припасенную на дорогу.
Почти спиной почувствовал взгляд, обернулся.
Мужчина лет тридцати пяти, в рубашке с закатанными рукавами, коротко стриженый, смотрел на меня, не моргая. Сквозь меня.
Он, так же как и я, куда-то ехал. К кому-то, зачем-то… Перед ним, на столике, стояло блюдце с нехитрой вокзальной закуской и пластиковой вилкой.
- Перебирайся. У тебя есть выпивка, у меня зажевать найдется. Поговорим. – предложил он. Не дожидаясь ответа, встал и пошел к кассе - за второй вилкой.
Я подошел. Вилка заняла свое место с другой стороны тарелки с какой-то колбасой. Выпили. Закусили. Помолчали…
– А я вот еду. – Нехитро начал он свой рассказ. Как-то сразу было видно, что он всего лишь не знает, как выразить то, что накопилось и готово прорвать плотину души, именно мне. И так бывает…
– Ленинградский, значит, вокзал. А завтра Московский будет. А потом еще какой.
Он помолчал.
– Если бы она не любила меня, я был бы счастлив. Говорят, хирурги, делающие операции на сердце, могут резать его по живому, день за днем, рассекая, зашивая и сращивая. А сердце после этого будет жить дольше, чем было отведено ему природой. Уже почти умершее – живет дальше. Дольше.
Причинять боль, потому что так нужно. Потому что так лучше. Каково это?.. – у меня зазвонил телефон. Кивнув ему, чтобы подождал, я взял трубку.
– Сергей, слушаю. Да. Привет. А кто это?.. – он увидел, как у меня закаменело лицо, и поспешно сунул в мою протянутую руку фляжку. Я от души хлебнул.
– Да, я тебя слушаю, привет. – совершенно нормальный голос, поза, только не смотрите мне в глаза! – Да, все хорошо. Вот как? Бывает… Я? На вокзале. В Питер. Зачем? А ты все еще ездишь в Питер зачем-то? Ты тоже не изменилась. Наверное. Ладно, что звонишь? А…
Достаю сигарету, закуриваю, затягиваюсь, тушу – здесь нельзя курить.
– Ну, у меня все хорошо, как обычно. А. А-а. Ясно. Ну, ладно, давай. Дочке привет. От несостоявшегося… папаши. – убираю телефон.
– Ненавижу звонки из прошлого. Продолжай…
– Когда тебя любят, это больнее всего. – Я кивнул. – Если взять две одинаковые фигурки из детского паззла, и положить их друг на друга – он накрыл одну ладонь другой – они все равно не совпадут ни по рисунку, ни по контурам. Зато две соседние стыкуются сразу и намертво.
Скучно. Никогда не смотри глубже – это слишком больно. Впрочем, все равно будешь. Если у тебя много шрамов на руке, новые уже не столь болезненны, как прежде.
Вот, собственно, и все… Только страшнее всего, когда тебя любят. И лечат, мучая, продлевая биения почти уже мертвого, режут, зашивают, заботятся, выхаживают…
Мы помолчали. Коньяка во фляжке убавилось наполовину. Каждый думал о своем.
Недокуренная сигарета лежала на грязном столе.
– Значит, тоже едешь вспоминать.
– Вспоминать, забывать… Душу лечить. – в ушах отдавался телефонный разговор. – Друзей увидеть… Все слова банальны, если не вкладывать в них их настоящий смысл.
– Это верно. Все прошедшее уже было, знаешь? Ты, главное, не забывай ничего. Воспоминания – это то, что ты сейчас.
– Специально не забудешь, а уж коли сложилось… – Курить больше не хотелось. – Ты знаешь, а все равно надо жить. Идти через все, чтобы получить все.
Он усмехнулся как-то невесело.
– Вокзалы - странное место. Место встреч и памяти, верно? А все равно мы - живем.
– Жизнь всегда убивает своих учеников.
Мой собеседник поморщился.
– Старо и пошло. Жизнь всегда твоя - так лучше. Тебе не кажется?
– Да, наверное - я пожал плечами.
– Ясно. – Он посмотрел на часы. Мелькнули странные круглые шрамы на руке, выше железного браслета. – А у меня сейчас поезд уже. Когда твой?
– Через полтора часа.
– Ясно. – снова повторил он. – Давай, еще по глотку, и побегу. Хочешь совет? Не сворачивай никуда. Даст бог, догонишь меня… в Питере или когда-нибудь.
Мы выпили, и он просто ушел. А я даже не спросил его имени.
Впрочем, лет через пятнадцать я действительно его догнал.
В туалете Ленинградского вокзала, моя руки, бросив взгляд в зеркало.
И тогда я пошел в задрипанное вечное кафе и взял себе такое же вечное блюдце с колбасой, и вилку. Одну.
И стал ждать.
@музыка: Пикник - [Королевство кривых #03] Королевство кривых
@настроение: Воспоминания
@темы: Воспоминания, Рассказ, Творчество